Артур Рунин - Утопленный

Урок давно начался, а в голове Анжелы бушевали разногласия: хороша она или нет, хоть немного смазливая или всё же – несчастное квазимодо. Не разъяснив для себя ситуацию – внутренний разводящий не опроверг ни то и ни другое, – накрутив себе мозги и кипя, как Везувий, оставаясь под вопросом – так овца она или всё же цветок, Анжела встала из-за парты, сняла туфли и босиком прошлёпала по классу.

Ах, овца!

Учитель, молодой мужчина, но уже плешивый, вечно с насморком и красным шмыгающим носом, замер с указкой в кулаке, молча проводил её равнодушными глазами, вопрошающими усталым взглядом: «Ну что ещё?»

Анжела подошла к Роману и застыла.

Ромка, раскрыв глаза как луна в полном показе, прохлопал ресницами и нервно потряс головой.

– Тебе чего? – спросил он тихим остерегающимся голоском.

Виртуозным движением классического танца, как научили в школе балета, Анжела проделала фуэте – влупила любимому однокласснику голенью в челюсть. Роман закатил глаза и свалился ей под ноги.

«Гад, я всё равно буду твоей. Даже – овцой».

Анжела обернулась, несмелая застенчивая улыбка отобразилась на её лице. Медленно, поначалу редкими хлопками, набирая обороты, класс зааплодировал. И Анжелика возвысилась в собственных глазах – намертво.

Через неделю, прячась от не вовремя пришедшей с работы мамы, которая должна была прийти вечером в десять часов, Анжела и Роман выпрыгивали из окна первого этажа, где уже год снимали квартиру, совершенно голые, прикрывались одеждами в руках, босиком сбивали ноги об шершавый асфальт под окнами и радостно хохотали. Мать кричала грозным голосом, чтобы остановились, чтобы не позорились и не позорили её. А Роману – мама грозила, перед тем как посадить, отрезать все его тщедушные причиндалы самым большим кухонным ножом в мире. Они хохотали, мчались под высокими кустами сирени, сверкая пятками и задницами, весна плескалась ярким солнцем, и им двоим в этом мире, существующем только для них, было на всё и на всех начхать. Но ничего особого Анжелика не позволила Роману, дальше ласк руками и ртами – дело ни разу не дошло.

Анжела пришла домой, остерегаясь взбучки матери. Но, кроме редких тараканов, лишь маячила глухая тишина. Ангел села на диван и, улыбаясь, задумалась. Оказалось – этот козлёнок Рома просто выпендривался, а сам сох по ней как прошлогоднее дерьмо на ветру, видя, как она старается перед ним «на шее вздёрнуться». И ходил семь лет петухом её игнорируя. Его значимость в её жизни – таяла на глазах. Он становился ей неинтересен.

Ещё через неделю любовь Анжелы – или просто нравился? – к Роману полностью остыла. Ей были противны его визгливые выкрики, напоминавшие свинячьи в самый неподходящий момент на кровати, его тянущиеся слюни с широко открытых губ доводили до омерзительного содрогания. Теперь он не казался ей таким красивым, лихим парнем – лишь слюнявый визгливый щенок. И она сказала ему это уже на десятый день. И вся его напыщенная уверенность, горделивость и даже чувство превосходства согнулись как цветок под тяжёлым сапогом великана. Анжела видела его «раздавленность»: Роман обиженно часто моргал, не верил и не знал, что ответить. И ей – это нравилось. Анжелика вытолкала его за дверь, взглядом презрения стрельнула в спину, словно обдала помоями. До восемнадцати лет у Анжелы больше никого не было.

Но в третий день совершеннолетия Ангелу словно прорвало: на дне рождения бывшей одноклассницы она познакомилась с мужчиной старше на десять лет, потом с его другом, потом с другом друга и пошло-поехало. Ей нравилось иметь много, разных возрастов преуспевающих любовников, гулять в шикарных ресторанах, принимать дорогие подарки и она – обожала секс. Один как-то спросил её: что тебе не хватает – быть и любить одного мужчину? Ведь тебе предлагали кольцо и сердце – звали замуж.

– Потому что вы разные, – ответила Анжела.

И он понял, что именно – она под словом «разные» подразумевала. Обычная шлюха, у которой не в меру свербит в промежности, и мечта лелеет в своей кровати иметь разнокалиберные члены.

Не помешало Анжеле вести разгульную жизнь и всю беременность. Мать сидела с её дочкой, ухаживала, даже пару раз возила в Египет и Турцию на свои деньги, пока не случилась трагедия.

Однажды мать мучилась головной болью – выпила алкоголь и таблетки от головной боли, заснула в ванной и захлебнулась. И вот только тогда на кладбище, похоронив мать, Анжела осознала, что больше у неё никого нет, больше не к кому обратиться за помощью. И что она не хочет, чтобы дочь выросла с ложным пониманием мира как когда-то она сама. Мать много работала и упустила её воспитание. И Анжела не желала такое дочери.

Но с маленькой дочкой на руках она никому была не нужна. Помыкавшись, бросаясь из крайности в крайность от одного богатого старика к другому, Анжела совсем отчаялась, плюнула на всё и решила жить одна. Стать бизнесвумен. Открыть своё коммерческое предприятие. Она назанимала денег под невероятно крупные проценты и, естественно, прогорела. И тогда за долги, росшие непомерно и выросшие до кабальных величин, мутные люди предложили ей, дабы оставить в живых и себя и дочь, отдать девочку навсегда.

В лютую морозную ночь под осатаневшим небом Анжела спрыгнула с лестницы, спускающейся с крыши пятиэтажного дома, и побрела с пятилетней дочкой куда глаза глядят, преодолевая шквальный ветер и ледяной снег. Их долго сопровождали фары чёрного «гелендвагена», пока, вконец обессилив она свалилась в заснеженный кювет на дороге далеко за городом. Анжела подмяла дочь под себя, стараясь напоследок согреть её своим телом, и простилась с жизнью, засыпая вечным сном под громкий вой пурги. Очнулась она в тёплом салоне машины – перед её взором блестели добром глаза Потапа. И дочка жива.

А потом – а потом началось счастье. И Анжела настолько полюбила Потапа, что, однажды предавшись фантазиям и доведя себя рукой до умопомрачительного экстаза, устыдилась, загрызла себя мученическими мыслями о предательстве и неверности мужу – кухонным ножом вскрыла себе вены. Но…

Но, возможно, не только томительный порыв сладких воображений привёл к кровавому поступку. У Анжелы была тайна, которая непрестанно губило её душу.

Альберт ковырнул ножом распаренный перец чили со стейка, отложил вилку, вытянулся на стуле, одну ладонь упокоил на животе, в другую взял бокал с вином. Ленивый умиротворённый взгляд осмотрел присутствующих гостей.

Друг семьи, следователь, никак не хотел расставаться с «Пентаксом»: откладывал фотоаппарат на тумбу за спиной, выпивал рюмку водки и снова тянулся за любимой игрушкой, осыпая вспышками не только свою жену, но и всех гостей.