Стивен Кинг - Последнее дело Гвенди

– Я думал, она идеально подходит на роль хранителя, – продолжал Фаррис. – Что она будет удерживать пульт много лет, и, быть может, пока он у нее, мы успеем решить, как избавиться от него навсегда.

– Мы? Кто это – мы ?

Фаррис пропустил вопрос мимо ушей.

– Я ошибся. Не насчет Патриции, а насчет пульта. Я недооценил его растущую мощь. Я должен был сообразить. С учетом того, что случилось с другими хранителями после тебя, Гвенди, уже можно было понять… Но Патриция Вашон казалась такой крепкой . Однако пульт сломал и ее тоже. Еще до того, как я выстрелил ей голову, она уже была сломленной. Моя ошибка, моя вина.

По его бледным морщинистым щекам потекли слезы. Гвенди смотрела и не верила своим глазам. Это был уже не тот человек, которого она знала. Он был…

Сломлен , подумала она. Он тоже сломлен. И, кажется, он умирает .

– Она собиралась нажать черную кнопку. Она боролась. Боролась отчаянно – героически , – но когда я стрелял, ее палец уже лежал на кнопке. И она на нее давила. К счастью – можно сказать, чудом, ниспосланным свыше, – кнопки на пульте нажимаются туго. Очень туго. Ты наверняка помнишь.

Да, Гвенди помнила. Когда она в первый раз попыталась нажать кнопку – красную кнопку, ради эксперимента, – то подумала, что это просто какая-то шутка и кнопки наверняка бутафорские. Но оказалось, что это не шутка. Если не считать шуткой несколько сотен смертей в маленькой южноамериканской стране Гайане. Даже теперь, по прошествии стольких лет, Гвенди не знала, какова была степень ее вины в массовой гибели людей в Джонстауне. Не знала и не хотела знать.

– Как вы узнали, что происходит и что ее надо остановить?

– Я слежу за пультом управления. Когда нажимают кнопку, мне об этом известно. Даже когда только думают нажать кнопку, мне обычно приходит сигнал. Не всегда, но как правило. И есть еще один способ отслеживать.

– Когда сдвигаются рычажки?

Ричард Фаррис улыбнулся и кивнул.

На пульте управления было два маленьких рычажка. Один выдавал Моргановские серебряные доллары, всегда в идеальном состоянии – словно только что отчеканенные – и всегда только 1891 года. Второй рычажок выдавал крошечные шоколадки в виде зверюшек. Удержаться от такого чудесного угощения очень непросто, и теперь Гвенди стало понятно, что это был идеальный способ следить, как часто хранитель пользуется пультом. Берет его в руки. Заражается… чем? Личинками? Микробами? Стремлением творить зло?

Да, именно так.

– Если хранитель слишком часто пользуется рычажками, чтобы получать шоколадки или монеты, это уже тревожный звоночек. Я знал, что происходит с Патрицией, и мне это не нравилось, но я думал, что мне хватит времени найти другого хранителя. Я снова ошибся. Пока я до нее добирался, она успела нажать одну из цветных кнопок. Может быть, просто чтобы снять напряжение. Пусть ненадолго, но отложить неизбежное. Бедная женщина.

Гвенди пробил озноб. Волоски у нее на затылке встали дыбом.

– Какую кнопку?

– Светло-зеленую.

– Когда?

Она сразу подумала об аварии на Фукусиме, когда после мощного землетрясения и цунами на электростанции расплавился атомный реактор. Но эта авария произошла семь лет назад, если не больше.

– В конце октября. Я ее не виню. Она продержалась, сколько смогла. Даже когда ее палец давил на эту светло-зеленую кнопку, она пыталась сопротивляться и мысленно умоляла: Пожалуйста, только не взрыв. Только не землетрясение и не цунами. Только не извержение вулкана.

– Вы слышали ее мысли. Телепатически.

– Когда прикасаются к кнопкам – даже кончиком пальца, – я, так сказать, подключаюсь к сети. Но я был далеко, занимался другими делами. Примчался к ней сразу, как только смог, и успел ее остановить, пока она не нажала черную кнопку. Раковую кнопку, как ты ее называешь. Но на азиатскую кнопку она нажала. Тут я опоздал.

Он провел рукой по редеющим волосам, сдвинув набок свою черную шляпу, из-за чего стал похож на танцора чечетки из старинного мюзикла.

– Это было четыре недели назад.

Гвенди попыталась вспомнить, какие катастрофические события произошли в азиатских странах за прошедший месяц. Наверняка были бедствия, были смерти – но все-таки не настолько масштабные, чтобы вытеснить Дональда Трампа из главных новостей на всех телеканалах.

– Наверное, я должна знать, но не знаю, – сказала она. – Взрыв на нефтеперерабатывающем заводе? Может быть, газовая атака?

Она сама понимала, что это было бы мелковато. Не тот масштаб. С такой «мелочью» управляется красная кнопка.

Например, с тем же Джонстауном.

– Могло быть и хуже, гораздо хуже, – говорит Фаррис. – Она стойко держалась. Держалась против заведомо неодолимой силы с черной стороны доски. Но хорошего все равно мало. Пока умерли только двое, один из них – владелец рынка, который в Ухане называют «мокрым» рынком. Это рынок, где…

– Продают мясо диких животных, я знаю. – Она чуть наклонилась вперед. – Это какая-то болезнь, мистер Фаррис? Что-то вроде БВРС [5] Ближневосточный респираторный синдром. или атипичной пневмонии?

– Это эпидемия . Пока умерли только двое, но многие заразились. Те, у кого нет симптомов, даже не знают, что они больны. Китайское правительство еще не уверено, но подозрения уже есть. Когда подозрения превратятся в уверенность, китайцы попытаются скрыть масштаб бедствия. В результате болезнь распространится по всему миру. Все будет очень и очень плохо.

– Что могу сделать я?

– Я тебе расскажу. И помогу, если смогу.

– Но ведь вы…

Ей не хотелось произносить это вслух, но он договорил за нее:

– Умираю? Да, похоже на то. Знаешь, что это значит?

Гвенди покачала головой, и почему-то ей вспомнилась мама и та ночь, когда они вместе смотрели на звезды.

Фаррис улыбнулся.

– Я тоже не знаю, девочка. Я тоже не знаю.

В детстве Гвенди и ее лучшая подруга Оливия Кепнес придумали игру в русалок и играли в нее в городском бассейне Касл-Рока. Они становились по грудь в воде, ледяной даже в августе, и по очереди опускались на дно. Пока одна сидела под водой, вторая произносила вслух секретные выдуманные слова или какие-то смешные бессмысленные фразы. Когда первой – русалке – уже не хватало воздуха, она выныривала и пыталась повторить, что говорила вторая. В этой игре не было ни победителей, ни проигравших. В нее играли просто ради забавы.

Именно эта давняя игра из детства вспоминается Гвенди, как только она открывает глаза и щурится от яркого света над головой. Она лежит на спине, одной рукой прижимая к груди свою книжку с записями для памяти. Из-за глянцевой белой двери доносится голос, с расстояния не больше полудюжины футов, но все равно он какой-то невнятный, далекий, как будто она его слушает из-под воды.