Михаил Бурляш - Другая жизнь. Мистика

Все трое прислушались – шарманка выводила знакомое с детства «Чижик-пыжик, где ты был…» Зачинщик ночного мероприятия вполголоса хмыкнул: «Новодел, что ли? Ну что ж, господа, после экскурсии приглашаю всех на Фонтанку. Там есть одно шикарное место, отметим наше приключение!» Господа что-то промычали в ответ, по-видимому, соглашаясь.

Прогулка по ночному дворцу царапала нервы. Троица пару раз смахивала с лица паутину. Гид-этнограф светил большим фонарём, не решаясь включать освещение. В одной из комнат они чуть не закричали в голос – на высоком стуле сидел царь Пётр и смотрел на них в упор в свете фонаря. «Он восковой», – предупредил проводник и чуть не бегом повел их дальше.

Погуляв с полчаса, собрались уходить. И тут взгляд заезжего гостя упал на длинную вешалку со старинной одеждой.

– Ну-ка посвети! – бросил он проводнику.

Чего только не было на этой вешалке! Камзолы, платья, кафтаны, кринолины, рубашки, мундиры…

Странный трепет охватил чиновника. Это были не театральные костюмы, а настоящая одежда; её носили реальные живые люди! Люди, о которых когда-то мальчишкой он читал в учебниках!

В свете фонаря он читал вслух надписи на бирках: «выходной мундир адмирала Федора Апраксина», «шутовской кафтан князя Шаховского», «платье камер-фрейлины Марии Гамильтон»…

– А царских нету? – не отрываясь от вешалки, спросил чиновник.

– Никак нет, – на военный манер отозвался проводник, – царские хранятся в отдельном помещении, под сигнализацией.

Сановник с каким-то болезненным азартом продолжал разглядывать вещи. Ему казалось, что он трогает не сукно и шелк, а прикасается к истории. Петли, строчки, рукава, воротнички, обшлага, пуговицы, карманы, лифы и рюши помнили тепло своих хозяев, давно канувших в вечный мрак.

« Надо бы на удачу украсть пуговицу с мундира Суворова, если тут есть такой », – подумал чиновник. По потолку и стенам бродили причудливые тени, пресс-секретарь нетерпеливо переминался с ноги на ногу, мечтая поскорее выбраться под небо ночного Петербурга, а его хозяин всё разглядывал экспонаты, позабыв обо всём.

Его внимание привлёк украшенный золотым позументом широкий кафтан из красного сукна, пуговицы которого были инкрустированы крупными рубинами.

– «Охотничий кафтан адмиралтейца Александра Васильевича Кикина», – прочитал он вслух. – А кто он такой, Кикин?

– Первый начальник Адмиралтейства, кораблестроитель, дворянин, приближенный Петра Первого, – коротко пояснил гид.

– Шишка, значит, – заключил чиновник, – слушай, примерю-ка я его кафтан. Ты не против, дружище? Мне кажется, у меня с Кикиным один размерчик. Валентин, сделай пару фоток на телефон, – скомандовал он оробевшему в полумраке секретарю.

Не обращая внимания на сбивчивые протесты проводника, дальневосточный гость стал натягивать на себя кафтан. Когда его голова протиснулась через ворот, случилось нечто невероятное.

Сановник вдруг почувствовал сильный холод; ноги и руки его онемели и не слушались. Тело пронзила острая боль, и он закричал не своим голосом. Уши заполнил гул толпы, в которой кто-то ритмично выкрикивал: «Бей! Бей!» В глаза ударил свет, чуть привыкнув к которому он увидел над собой укутанное грязными облаками небо, и душа его замерла.

Он лежал на деревянном кресте, накрепко привязанный к нему и руками, и ногами; вроде бы рядом возвышались башни Кремля. Краем глаза он заметил на земле грязный снег, почти затоптанный ноющей толпой. Рядом с ним стояли два могучих мужика в длинных робах, у одного в руках была цепь, у другого четырёхугольный лом. Тот, который с ломом, повернулся, и чиновник с ужасом увидел у него на лице маску из сушеной овечьей морды.

Маска приблизилась, и в толпе кто-то снова закричал: «Бей! Бей! Бей!» Ничего не понимая, он завопил: «Пустите!» В ответ на его крик толпа ахнула и замерла. Овечья морда широко размахнулась и обрушила металлический лом на ногу обезумевшему чиновнику. Раздался хруст костей. Тело пронзила такая адская боль, что он завопил зверем, нечеловеческим усилием вырвал руку из кожаной петли и, схватившись за рубаху на груди, что есть сил рванул её…

– Что ж вы творите то?! – услышал он чей-то крик и увидел, что находится в полутемной дворцовой гардеробной, а рядом мечутся испуганные до полусмерти секретарь и служитель.

Чиновник хрипло дышал. В руке у него был красный кафтан Кикина, надорванный на груди. По подбородку текла кровь – он прокусил себе губу.

В себя он пришел только в машине, куда едва дошел с помощью секретаря. Нога нестерпимо болела; но ещё страшней была намертво впечатавшаяся в память картина с занесенным над ним ломом. Взволнованный сотрудник Эрмитажа что-то лопотал о том, что ценному экспонату нанесён непоправимый ущерб, а это скандал и уголовное преступление. Чиновник поморщился.

– Непоправима только смерть… Валентин, выдай ему на реставрацию, сколько скажет, – он перевёл тяжелый взгляд на этнографа. – Что случилось с этим Кикиным? Он плохо кончил?

– Его четвертовали, – коротко ответил музейщик.

– За что?

– За казнокрадство и взятки. И за поддержку царевича Алексея, который хотел Петра свергнуть…

По телу чиновника пробежала нервная дрожь.

– Слушай, ты. Никому ни слова! Не в твоих интересах…

Машина представительского класса остановилась на перекрестке, высадив одного пассажира, и поехала дальше, мигнув задними огнями, мгновенно растворившимися во тьме Питерской ночи…

Полгода спустя страну потрясла новость об аресте крупного дальневосточного чиновника. Говорили, что он воровал настолько беспардонно, что когда дошло до Кремля, там поразились его бесстыдству и решили-таки наказать. Чтоб другим неповадно было.

Вот только на Руси испокон веков ни казни, ни наказания чиновников честными не делали. Хоть при Петре, хоть при другой какой власти.

Майские грозы – обычное явление в России. Небо полыхает, ливень идёт стеной, умывая землю от весенней грязи; совсем ещё свежая листва трепещет и мельтешит под скоротечной бомбардировкой капель, освежая свою не успевшую ещё запылиться зелень. Грозы в мае налетают всегда внезапно и как будто ниоткуда.

В Питере майские грозы скоротечны, как и везде, вот только случаются чаще, в особенности в конце мая. И если уж попал здесь в грозу, то не спасут ни плащ, ни зонт – только серьёзное укрытие, вроде машины или дома.

Однажды попал в грозовую переделку и я. И что самое неприятное – находился я в этот момент в самом не приспособленном под «убежище» месте. А именно в катере, тихонько курсирующем по ночным питерским каналам.

Компания собралась небольшая – обнимающаяся юная парочка, дама средних лет с чеховским выражением лица (но без собачки), седобородый капитан – хозяин катера, одна малоизвестная тогда актриса, ныне блистающая в нескольких раскрученных сериалах и я, ваш покорный слуга.