Герман Чернышёв - Шелест сорняков

– Да-да, и выродок тоже, – быстро добавила Бернадетта, пряча деньги в передник.

– Нет, выродок…

– Останется здесь. Дэйдэт, дорогой, ты же не хочешь меня огорчать, так ведь? Я же сказала, что он мне приглянулся. Для него найдётся работёнка, как и для Ойтеша. Они оба славно потрудятся в «Закрытом кошельке».

Поначалу работёнка, предложенная Бернадеттой, Оддо даже понравилась. Его обязанности оказались весьма просты – убирать со столов посуду и столовые приборы и мыть их. После многих холодных ночек, проведённых на неуютных постоялых дворах, он ликовал от возможности помочить руки в горячей воде. Поэтому мыл тарелки и миски обычно куда дольше, чем они того требовали. Оддо тщательно споласкивал и чистил их тряпкой и после одобрения Бернадетты, убеждая её, что люди отличаются от скота лишь тем, что едят из чистой посуды.

Тем более запах рыбы исчезал далеко не сразу, а хозяйка её недолюбливала. Она вообще предпочла бы избавиться от воняющих озером бочек, но гости «Закрытого кошелька» заказывали рыбу по многу раз на дню. Жареную, варёную, рыбную похлёбку. Из-за этого в трактире всегда витал рыбный душок, к которому можно было мало-помалу привыкнуть.

Бернадетта отвела для Оддо отдельную комнатушку и обещалась платить по десять медяков в неделю за его труды. Но он не заботился о плате, ибо у него и так было где переночевать и перекусить перед сном, в отличие от многих жителей Дервара.

Трактирщица строго-настрого запретила выходить из «Закрытого кошелька» по ночам. Разузнавать, в чём причина таких предосторожностей, было незачем. За два дня, проведённых в трактире, Оддо как нельзя более отчётливо осознал, в каком местечке очутился. В первую очередь из разговоров и перетолков, слышащихся за тем или иным столом.

Габинс назвал Дервар королевством без властителей и в некотором смысле не соврал, разве что забыл упомянуть обо всём важном. К глубочайшему сожалению Оддо, люди особенно не говорили о чём-то существенном. До него доносились скудные обрывки слухов, переделанных на лад захмелевших болтунов. Оттого он успел ужасно перепугаться, но так и не выяснил ничего путного.

Возле входа уселись двое. Длинноволосый мужчина с откормленным брюшком хрипло подсмеивался и потягивал табачный дым из трубки. Низенький паренёк со взволнованной гримасой на лице, очевидно, приходился ему родственником, скорее всего, сыном или племянником, об этом нескромно гласила их схожая, но не сказать, чтобы благозвучная манера говорить. Они о чём-то спорили.

Оддо пытался подслушивать трактирные разговоры. Он не вполне разумел, как это делается, и подобные выходки ни разу не увенчались каким-либо успехом. Но этим двоим, казалось, начхать на то, что их услышат. Оддо прислонился к балке и навострил уши.

– Он совсем спятил. Кто-то науськал его, попомни мои слова.

– Кто ж его науськал?

– Да кто угодно. Хотя бы Инка могла. А что? Вполне, вполне могла. Она та ещё сумасбродка, как и он.

– Эта тупая стерва? Не будь идиотом. Он верит в богов, а она верит в то, что она обаятельна.

– Инка и впрямь недурна. Такие волосы, да и всё остальное.

– Вот именно. Такие волосы не к добру. Где ты видел, чтобы у девки были багровые до черноты волосы? То-то и оно. Недобрый цвет, значится, и девку эту сторониться надо. И не заглядывайся на таких, проще жить будет.

Ничего полезного Оддо так и не узнал. Бернадетта говорила ему лишь то, что считала нужным. На все расспросы она отвечала пронзительным немым взглядом, также не сообщающим ничего дельного. Лускас был неприятно молчалив, а его угрюмый видок не располагал к свойской беседе.

– У меня есть к тебе маленькое порученьице, – трактирщица из ниоткуда взялась у Оддо за спиной. – Помнишь Дэйдэта? Разумеется, ты его помнишь. Смеркаться начнёт часа через три, времени у тебя вдоволь. Сходи к Дэйдэту и отнеси ему это, – Бернадетта всучила Оддо небольшой бумажный свёрток, на первый взгляд и вовсе пустой. – Его дом недалеко отсюда. От двери налево. Восьмифутовый каменный фундамент. Железные ступени ведут в ту дверь, в которую тебе и нужно постучаться. Ну, поторопись.

Оддо удивлённо посмотрел на неё. Он никак не ожидал, что хозяйка сама отправит его к Дэйдэту. Ещё недавно она, кажется, не хотела, чтобы он ужинал за его столом.

Кто-то потребовал ещё эля, и трактирщица исчезла так же внезапно, как и появилась. Оддо остался стоять возле балки, в недоумении разглядывая тонкий свёрток. Он ума не мог приложить, что внутри.

Выйдя из «Закрытого кошелька», Оддо двинулся, как и было сказано, налево, между высокими стенами, силясь не задеть чёрные смолянистые струйки, текущие, казалось, из всех щелей этого города. Несмотря на предостережения Бернадетты о том, что ночью за порог лучше не соваться, он шёл неспешно. Дэйдэт не вызывал у него доверия, впрочем, как и все здесь, посему и торопиться было неотчего.

Свёрток Бернадетты покоился во внутреннем кармане. Он был до того лёгким, что Оддо почти не ощущал его, и ему приходилось изредка ощупывать отцовскую куртку, дабы проверить, не вывалилось ли послание.

Ни одного дома на восьмифутовом фундаменте. «Зачем вообще возводить жилище так высоко от земли? – Оддо вспомнил Кельи. Огромное каменное сооружение, служившее домом жрецам Неизвестных богов, обходилось без каких-либо ступеней. – Это же совсем неудобно. Низкий фундамент намного удобнее. Не надо утруждаться, поднимаясь по лестнице. Переступил через порог – и всё тут».

Бернадетта, видимо, посудила, что подобного описания будет вполне достаточно, чтобы разыскать жилище Дэйдэта. Спустя час поисков Оддо начал подумывать о том, что трактирщица посмеялась над ним. Но на кой ей? Она не выглядела даже как любительница лишний раз улыбнуться, что уж говорить о розыгрышах.

Народец Дервара разительно отличался от таргертского. Хотя бы потому, что местные горожане предпочитали не показываться на глаза друг другу. Если Оддо и видел кого-то, то только издалека и мельком. Здешние старались избегать всякого, кому достаёт храбрости соваться наружу и идти себе, куда требуется. Потому как такие персоны частенько, если не сказать – всегда, плохо кончали.

Оддо не пойми почему чувствовал себя как нельзя уютно. Возможно, оттого что жителям Дервара было начхать на кровавый блеск его глаз. И когда очередной вороватый силуэт показывался среди домов и шарахался за угол, Оддо знал, что тому виной не страх перед выродками, а просто страх. Он насвистел бы какую-нибудь мелодию, если бы умел это делать. Вайтеш любил насвистывать, когда безмолвие затягивалось. Оддо не хотел вспоминать о друге. Не хотел думать о том, что совершил. Он дёрнул головой, унимая память.