Леба Вафельникова - Без лица

И пока Паша не спускается, внизу с шумным одобрением и предвкушением захватывающей ночи стыкуются стаканами собравшиеся на первом этаже, и искры вращаются возле губ, струящихся в улыбку. В этом звонком белом шуме возгласов, смеха и звона Эрик, смущённо улыбаясь, невольно видит перед собой только Аню, с присущей лишь ей барочной обаятельностью празднующую со всеми.

«Что же со мной снова?» – щурясь от шума дымно думает Эрик; горячая волна накрывает его лицо.

Посреди одной из неподвижных, мучительных ночей он вертелся в кровати, сквозь сон скручивая простынку и одеяло в неразрывный кокон, видя перед собой только: как он в комнате с Аней и с – третью фигуру видно краем глаза только, но это – точно Егор, и он медленно, как сквозь кисель бросает в Аню тяжёлые гранёные стаканы, в которых в барах подают «Лонг Айленд», стаканы вылетают откуда-то сбоку слева, и Эрик подставляет руку ладонью к Ане, а стакан стукается об руку (почти не больно) и отлетает, а Егор кидает новый и новый стакан. И Эрик отбивает и отбивает их без конца, словно хочется в обе ладони взять Аню, как в доспехи. Это похоже на жонглирование втроём, на замедленный цирковой номер, на котором зрители-дети едят попкорн из лёгкой грусти, потому что Эрик сам не знает, но хочет сотворить вокруг Ани воздушный шар, чтобы ни ветер (слишком сильный), ни брызги (слишком быстрые) не долетели до неё, не мешали ей не вспоминать обо всём вокруг, подставляя лицо кремовому солнцу.

Со спутника, кружащегося по орбите в космосе, воспоминание по дуге падает на землю – сквозь облака и дачную крышу – в смущённую улыбку Эрика в тот момент, когда он чокается стаканом с остальными, чокается и видит Аню, смеющуюся в свете дачной люстры, на фоне обшитой деревом стены, отражающуюся в оконном стекле, пахнущую голубой свежестью моря, смеющуюся с присущей лишь ей барочной нежностью и камерностью, на мгновение прикрывшую глаза, улыбающуюся самой себе и каждому в этом мире.

Спутник передаёт сигнал всё дальше и дальше в космос – уже не найти ни конца ни дна горячей волны, идущей от головы к шее и дальше – к груди, в которой слепят звёзды, как когда посреди поля останавливаешь велосипед, стоишь и смотришь вверх с открытым ртом, стоишь отвесно, ногами держась за планету, раскидываешь в стороны руки, чтобы упасть в звёздное небо, как в бассейн с морской волной, которой пахнет анина белая шея. Эрик делает глоток, отпивая ледяной ром из стакана, и только этот холод спасает его большое сердце – Эрик делает глоток и наконец может отвести взгляд, чтобы улыбкой озарить угол кухни, медленно разворачиваясь, чтобы уйти к стене.

А у Ани такие красивые уголки губ, Господи.

Егор, чокаясь с остальными, улыбается и чувствует запах деревянной обшивки стен.

В его сильных руках стакан выглядит уместно тяжёлым и особенно красивым.

Ощущение собственной реальности – в упругости мышц, оно кроется в том, как тянешься после бега. Стоит привыкнуть – и тело уже не даст тебе лежать в оцепенении на полу, оно попросит движения, обрадуется свободе совершить первый прыжок, чтобы затем полететь вдоль планеты, рассекая воздух.

Сила сама по себе – пустой геометрический узор, на твоих руках он становится символом света.

Энергия волнами расходится от треугольников твоей силы, скрытых в коже, и возвращает тело в космос не камнем, но шелестом волос и дыханием живого существа.

Только приехав на дачу, несколько часов назад, Егор сидел во дворе на одном из больших камней возле альпийской горки с сиреневыми цветами. Эля, вращая руками, подошла к нему и сказала: «Дружок, ты как-то плохо выглядишь».

Егор тогда посмотрел на неё и спросил, поднимая брови:

– Я просто сижу на камне, но я не камень.

– Хорошее название для диплома, жаль, ты писал про коммерцию. – Эля склонила голову набок, поставив ногу на камень. – Я пошла бы в рощу, но тут темнеет так быстро. Там земляника, наверное, размером с кулак среди берёз.

– Не знаю, наверное, уже и дождь скоро пойдёт. Я бы тоже сходил, но все не соберутся.

– Смотри, какие здоровые, – показала Эля на пластиковые вёдра сбоку от дверцы в подвал.

– Это садовые, что ли?

– Наверное. Дождя в них наберётся немеряно. Может, убрать?

Егор поморщился и махнул рукой.

Высоко в небе над ними пролетели птицы.

– Смотри, птицы! – сказала Эля. – Какие красивые и маленькие.

– Их же отсюда не видно.

– Ну и что? Всё равно красивые.

На шум и радостные крики на первом этаже Паша всё-таки спустился. Играла перуанская электронная музыка.

Когда он подошёл к кухонному столу, Егор помогал Юле достать из холодильника новую бутылку рома.

– Саша! – громко сказал Эрик. – Саш, иди сюда!

Все, кто стоял и сидел лицом к двери в соседнюю комнату, засмеялись, потому что Саша нехотя и без признаков улыбки вошла, переступив порог, с пустым стаканом в руке.

– Ты уже неплохо проводишь время! – провозгласил Эрик и пригласил Сашу присесть на один из покрытых тканью стульев.

Саша подошла к столу, но садиться не стала, оглядывая людей вокруг.

– Где же поэт, литературный критик, философ? – пропела она. – Как найти мне покой, если главного критика нет? Кто подскажет мне, что за ром мы пьём?

– Никто не подскажет, – признался Егор. – Мы в лесу, здесь каждый за себя. Вот ты! – внезапно крикнул он, показывая пальцем на Юлю. – Ты мне не нравишься. Я тебя съем, как насекомые едят дерево.

– Как интересно, – протянула Эля, глядя в окно. – Как свежо, Егор. Будто маленькая божья коровка поцеловала тебя в лоб.

Аня рассмеялась и схватила за ногу Сашу, по-прежнему стоящую у стола.

На втором этаже раздался грохот.

– Изменники, убийцы тишины, – прорычал Эрик и потряс стаканом в воздухе. – Язычники, некрофилы.

По лестнице стал спускаться Паша в полосатой кофте.

– Пираты, Эрик, – поправила Саша. – Пираты.

– А теперь, когда все собрались, – медленно начала Аня с закрытыми глазами. – Объявляю начало действия.

Слова покинули Анин рот, как пушинки тополя, перекатывающиеся по воздуху в летнем зное.

Они летели неспешно и беззаботно, а потом растворились, как последняя нота в третьей части концерта.

Пусть частей и бывает другое количество, трёхчастность нравится Ане больше всего.

Их гармоничность и аркообразное распределение – как истинная арка, поддерживающая саму себя без каких-либо колонн и опор, – греют душу своей округлостью и жизненной силой.

Лучше всего, когда слушаешь барочный концерт, представлять под закрытыми веками разноцветные диаграммы, вздымающиеся и опадающие по мере развития мелодии.

Концерты для духового инструмента и струнного сопровождения похожи на поверхность океана: они точно так же таят в себе тёмную воду и переливаются в новую форму каждый раз, когда их слушаешь.