Павел Мамонтов - Людолов. Мужи Великого Князя

Тело еще не перестало биться в конвульсиях, когда людолов подошел к разбойнику с обнаженным ножом. Ему нужна была голова Волка, и следовало торопиться. Если он хоть что-то понимал в этой жизни – нужно было очень спешить, потому что очень скоро в этом лесу будет очень и очень жарко, а ему еще собрать все взведенные тут и там самострелы, и прочее оружие.

Через час сюда на взмыленных конях примчались оставшиеся в лагере ватажники, но они нашли лишь десяток трупов с вырезанными из них стрелами, и тело атамана – без головы. От людолова остались лишь следы трех коней, которые сведущим людям уверенно говорили только об одном – до врага уже очень далеко.

1 глава. Клятая дорога и клятый трактир.

Небо серебрила неполная, щекастая луна – вот-вот и лес, и дорогу скроет мрак и ничерташеньки не будет видно. Заросли хрусткой бузины и колючего терна, не закрывавшие всадника и наполовину, сменили кущи благородного дубняка и подлесок. Лесостепь вечно неспокойного порубежья кончилась, лес полноправно вошел в силу, покрыв густой бородой душистую прелой листвой землю. Леса тянулись до самого Киева, а подходящих дорог было немного. Конечно, можно было бы уходить лесными тропами, но с тремя конями это был тот еще подвиг и, не мудрствуя лукаво, он выбрал основной тракт. Погоня, которую он чуял день и ночь, наконец, осталась далеко позади и лошадям, можно было дать немного «роздыху».

Лютобор Ратигорович, личный людолов Великого князя Киевского, «Нелюдь» в простонародье, сегодня был раздражителен еще более чем обычно. Видимо оттого мелькавшие днем на обочине дороги люди, увидавшие его, хватались за обереги или мелко крестились, а иные – тайком плевали в след. Их можно было понять – такую образину, как он, незнакомый с ним человек запросто мог бы принять за выходца с преисподней. Его загорелая, смуглая кожа лоснилась от здоровья, широченные плечи были под стать былинным богатырям, а в выпуклой бочкообразной груди пряталось могучее легкие и сердце прирожденного воина, но на все это была посажена такая страшная голова и лицо, что она казалась чуждой благородному организму. Это лицо портило все, делая мужественную фигуру варварской, грубой: целые ущелья шрамов с правой стороны разваливали лицо, перекраивая, уродуя его. То были не благородные узкие шрамы от клинка – это шрамы были тоже уродливы: толстые, как канаты, кривые, бугристые, ровно чудовищные когти располосовали лицо и правую часть головы в лохмотья, а потом выживший каким-то чудом человек, долго их сращивал, собирая лицо по-частям. Кольчужная рубаха иногда дает ощущение полной неуязвимости в бою, но это не так, и это может подтвердить любой матерый воин: тело людолова так же было покрыто косыми разрубами от мечей и сабель, бугрящимися дырками от стрел и копий и прочими другими метинами бурной и опасной жизни. Шрамы придавали воину дикости и безотчетного ощущения нечеловеческой живучести, а черная грива волос, кое-где заплетенная в косицы и всклоченная сейчас борода – только подчеркивали в целом скорее дикарский, разбойничий образ, так не подходящий вернейшему слуге Великого князя, коим он являлся. Людолов терпеть не мог, когда его рассматривали, и потому длинный дорожный плащ с капюшоном, новшество из западных королевств, призванное делать человека незаметным, стал его почти повседневной одеждой. Впрочем, на счет незаметности – тут были враки – как раз в таком виде, из-за малого распространения такой одежды в широкие массы, такой плащ привлекал внимание, но капюшон – делал свое дело, закрывая его лицо, потому как любой, кто бы глянул ему в глаза – тут же его узнал бы. Во всех обширных землях киевского великого княжества не было второго такого человека с такими глазами: один глаз его был зеленый, второй – янтарно-желтый и, видя такое многочисленные священники, так расплодившиеся при нынешнем великом князе с некоторых пор, уже были готовы обвинить его во-многих грехах и карах Господних.

– Крепкие у тебя, однако, хлопцы, – нарушил молчание людолов, обращаясь к отрубленной голове Вольга в кожаной сумке, притороченной к заводному коню. От тишины – тоже можно устать, хотя людолов умел ее ценить. – Не отстают совсем. Не думал, что «такие» у тебя – есть. Но ты ведь теперь об том не расскажешь – ты теперь далеко не так разговорчив, как ранее.

Голова в суме хранила молчание, и Нелюдь кивнул.

– Проклинаешь, поди? А чего ты хотел, поперев супротив Великого князя? Это было делом времени – ты ж бывший гридь, и должен был это понимать. Ишь – свое княжество решил содеять! Да еще и на земле Великого князя?! Вот теперь висишь в тороке* 2 2 Торок – кожаная сума у седла, вероятно перенятая в обиход у степных кочевников. . Твоего хлопца – убил. Знаешь, поди, уже? Ты поступил бы так же – так что не сильно-то там проклинай. Впрочем – можешь и сильно – вряд ли твоя нынешняя «мстилка» произведет на меня большое впечатление. А ватаге твоей – и так и так теперь конец. Никаких «новых» княжеств – прямая дорого под мечи княжьих гридней. Уж поверь – я постарался загодя.

Некоторое время он ехал молча, глядя на стремительно темнеющую округу. На мальчишку в таких ситуациях не было никаких указаний, оставляя решение на людолове, полагаясь на его чутье и расчет. Лют посчитал племянника атамана опасным в будущем для множества людей и, тем не менее, положился на удачу, пустив лишь одну легкую, дальнобойную стрелу из лука – и провидение само решило судьбу мальчишки. В отрицательную для него сторону.

– Со степняком связался, тьфу – сплюнул, сменив тему, людолов. – Начерта? Они ж кровь льют нашу что воду! Твоих же людишек кровь, если рассудить? Кем править-то собирался? Степняки б всех посекли, аль продали б – и остался б ты боярином без холопов, дурак.

Голова молчала – ей явно нечего было возразить.

– Хотя… Чести ради – кто я такой, чтобы осуждать другого? Иные, к примеру, скажут, что разговаривать с отрубленной головой – не по-христиански и вообще – дурной тон. А я им скажу – идти в задницу! Когда мотаешься неделями вообще без звуков человеческой речи – поневоле волков взвоешь от тоски по человеческой речи – ведь можно вообще забыть, как это делается. Да и по-христиански – это не ко-мне. Сам понимаешь. Мое дело – малое. Ничего личного, так что не серчай там, «боярин». А хлопцы – зря за мной гоняются. Чего привязались? Вот – молчишь, а я скажу – я просто так кровь проливать не люблю в отличие от тебя. Степняк разобиделся? Или кто еще такой лихой там у тебя? Будут упорствовать – найду способ спровадить в мир иной и их.

Походная сумка мерно стукалась о бок заводной лошади на ходу, словно кивая, и людолов продолжил.

– Там впереди трактир на перекрестке – пожалуй, там и заночуем. И лучше бы твои хлопцы б отстали – ей-ей. Хо! Заболтался я с тобой, однако, а у нас – гостья!