Дон Арк - Остатки страха

Я помог маме выгрузить чемоданы, после чего, помахав вслед поехавшему в обратную сторону на автомобиле отцу (я махал, прижав локоть руки к торсу), мы пошли по дорожке к дому.

Постучали.

Дверь отворилась. На пороге стояла бабушка.

Несмотря на свой возраст, она выглядела молодо. Она заранее знала о нашем приезде, так что стояла перед нами в роскошном синем платье с синей бумажной розой на груди и с накрашенными алого цвета помадой губами. Она улыбнулась, обняла каждого и пригласила в дом.

Дом был старым. Бабушка жила в нем с самого рождения. Пол в любой комнате дома скрипел, на чердаке из угла в угол перебегали крысы, и слышно это было хорошо, особенно когда мы сидели в кухне, но при всем том дом был светел: окон было много, и они были широкие, высокие, так что яркий полуденный свет широкими мазками проникал в комнаты и облекал даже самую жуткую вещь (темно-коричневого демона из красного дерева на стене в гостиной) в более яркие краски.

Бабушка всегда была весела. Она произносила слова громко и выговаривала их четко. Ни с того ни с сего она могла вскочить со стула и начать готовить панкейки [13] Панкейк – мучное изделие плоской формы, выпекаемое на сковороде. , или отворить люк подвала и спуститься вниз за варением, или включить музыку и начать танцевать. И мне нравилось это. Мне нравилось в ней сочетание любви к мрачному (деревянный демон на стене) и природная жизнерадостность, которую она источала каждой клеточкой своего тела. Она казалась живой. Наверное, это лучшая черта человека в нашем чудовищном обществе, не принимающем отклонений и пытающимся выстроить в конкретном порядке то, что выстроить невозможно, – казаться живым. Мало быть живым, надо еще уметь казаться таковым.

И в ней это было.

После шумного чаепития (только из любви и уважения к бабушке я не отказывал ей попить чаю) мама изменилась в лице и положила руку на ссохшуюся руку бабушки.

– Мам, – сказала она. «Мама мамы», – электрической нитью пронеслось в моей голове. – Я должна сказать тебе о том, что… что мистера Брауна прошедшей ночью…

– Что?

– …убили.

В воздухе повисла тишина, после чего решила повеситься и – повесилась. Бабушка начала что-то нашептывать, даже несколько раз всхлипнула, но не зарыдала. Она всегда сдерживала слезы. Она была стойкой женщиной. После смерти мужа она решила навсегда придерживаться одного странного, но жизнеутверждающего правила: улыбнись, и боль, напуганная твоей улыбкой, улетит за холмы, спрячется где-то там, поглощаемая страхом, а после умрет, тем же самым страхом изъеденная. И бабушка улыбнулась.

Мне от того даже стало как-то не по себе, жутко, но в те же секунды мной овладела гордость за бабушку. Я гордился ею.

Я знал, что мистер Браун и бабушка были лучшими друзьями детства и юности, после их, однако, разъединили интересы: он перешел на военную службу в секретную базу, а она пошла работать в типографию местной газеты «Брэндон Ньюс». Нет, они не были любовниками, они просто были очень близкими друзьями. Их семьи дружили, и они дружили друг с другом.

Вместе в школу. Вместе домой. Вместе на прогулку. Вместе в цирк. Вместе в кино. Вместе на речку. Вместе по магазинам.

– Все-таки убили, – прошептала она, мягко улыбаясь и сдерживая слезы. – Говорила я ему, уезжай из чертового Брэндона.

Мама сжала пальцы бабушки.

– И тебе говорю, уезжай, – продолжала бабушка.

– Но Джеймс…

– Джеймс неплохой мужчина, это правда. Только порой у него крыша едет.

– Он мой муж…

– И что? – Бабушка посмотрела на маму глазами, полными удивления и… превосходства. Да, именно превосходства над нею.

– И я люблю его, – закончила мама.

Я молча смотрел на них, не притрагиваясь к кусочку шоколадного торта, который еще утром того дня бабушка испекла, зная, что я люблю только шоколадные торты.

– Ты его любишь, но его любовь, как мне кажется, гаснет с каждым днем.

Мама в ответ на то промолчала.

– Вы срочно должны переехать в Нербанк. Ты же знаешь, моя сестра на первое время приютит вас.

– Дорогой, – обратилась ко мне мама. Я посмотрел на нее. – Возьми кусок торта и иди в гостиную. И дверь закрой. Нам с бабушкой надо поговорить.

Я с куском торта молча прошел в гостиную и закрыл за собой дверь.

Несомненно, желание услышать, о чем говорят взрослые, взяло надо мной верх, и я, внутренне дрожа от страха быть разоблаченным, приставил ухо к двери. Со стены на меня смотрел деревянный демон. Меня это напугало еще больше.

Бабушка: Почему мой внук не должен знать секретов своей семьи?

Мама: Потому что это разочарует его.

Бабушка: О чем ты?

Мама: Я знаю, что мы должны переехать в Нербанк, и знаю, что без Джеймса нам будет тяжело…

Бабушка: Но я помогу вам.

Мама: Нет, мам, я не собираюсь с ним расставаться, хотя в последнее время он и ведет себя странно…

Бабушка: О чем ты?

Мама: Не знаю. Мне трудно говорить об этом.

Бабушка: Ты уже начала, а главное начать – дальше само пойдет. Просто не останавливайся.

Мама: Он любит меня, но…

Бабушка: … (откашлялась)

Мама: Вчера мы пошли в спальню. Он был очень страстен, но… что-то пошло не так.

Бабушка: … (промычала что-то неразборчивое)

Мама: В общем, у него не получилось. Нет, я не хочу сказать, что это навело меня на мысли о том, что мы должны развестись, просто… он признался мне, что испытывает тягу к…

Бабушка: К кому, дорогая?

Мама: К мальчикам.

Бабушка: О Боже.

Мама: Подожди, подожди. Я сейчас все объясню. Ему кажется, что мужские попы, как бы это сказать, привлекательнее и все такое.

Бабушка: И теперь моя дочь из-за его заскоков останется без секса?

Мама: Нет, мам, не в этом дело. Я люблю его, но я испугалась.

Бабушка: Конечно, испугалась. Только я одного не поняла: ему нравятся попы мальчиков или уже взрослых мужчин?

Мама: …

Бабушка: …

Мама: Мам, ты издеваешься?!

Бабушка: Тихо, тихо, дорогая, нас ведь услышит Дэвид. Я только беспокоюсь о своем внуке.

Мама: О чем ты?

Бабушка: Ну, может, он подразумевал ввиду Дэвида.

Мама: О, мам, нет, не говори так.

Бабушка: Я просто предположила.

Мама: Просто ты не хочешь понять меня.

Бабушка: …

Мама: Я устала – пойду прилягу.

Бабушка: Ты всегда умела сбегать от решения проблем.

Мама: Не сейчас, мам.

Спешным шагом, но так, чтобы не было слышно – хотя пол и скрипел в любом месте, – я направился к дивану, стоявшему напротив деревянного демона. Тот все еще смотрел на меня и… он как будто обвинял меня в убийстве, хотя никакого убийства я не совершал. Его глаза – демон был изготовлен из красного дерева, как я уже писал, – словно пылали адским костром, на котором меня будут жарить после смерти. Во всяком случае, именно такой образ пришел в мое больное сознание в те длинные безумные секунды. Тело демона было темно-коричневым – краска и лак сделали свое дело, из-за чего он казался не столько демоном из ада, сколько демоном из леса. Из хвойного леса, но в то же время и не хвойного, потому как сам был изготовлен из красной древесины.