Array Виктор Гутгерц - Тайна римского профессора

– Не откажусь. Хороший итальянский кофе можно выпить только в Италии.

Флавио засмеялся:

– Хороший можно везде, а вот идеальный кофе готовят только здесь.

Мы пошли мимо стоянки, аккуратно, но очень плотно уставленной небольшими компактными машинами, – не было ни одного свободного места. Создавалось ощущение, будто это машинки-игрушки на фоне Колизея, которые так прилежно расставил какой-то умный римский мальчишка – и ушел пить свое какао с молоком в любимом кафе моего спутника. Может быть, детский смех, крики, которые явственно доносились до моего слуха, навели меня на эту мысль? Мы проходили мимо изысканного двухэтажного дома, который вполне мог сойти за какой-нибудь исторический объект, пусть не очень древний, но все же… Детские голоса доносились именно оттуда.

– Что это за здание? – Я подошел к каменной табличке с высеченными на ней латинскими надписями, но, не успев ничего прочесть, услышал рядом голос Флавио:

– Ныне это детский сад.

– Что?! Детский сад? – спросил я удивленно. Менее всего в этом здании практически напротив Колизея я ожидал увидеть детский сад. Он улыбнулся и ничего не ответил.

Мы свернули в узкую мощеную улицу. На углу ее и находилось наше кафе. Одной частью оно смотрело к солнечному Колизею, а окна другой выходили на темную часть улочки. В Риме таких огромное количество, и при желании любой человек, не знающий города, может в них без труда заблудиться, потеряться. А вот если это без желания – уже плохо, нужный адрес можно безуспешно искать довольно долго. Иногда, впрочем, изучение этого лабиринта запутанных улиц само по себе является отдыхом и своего рода развлечением. Многие даже находят в этом свою прелесть – просто потеряться в Риме. Светлане здесь уж точно понравится.

Флавио предложил сесть на ту сторону, которая не была освещена солнцем. Мы направились к столику со стороны маленькой улочки. Подойдя к нему, через раскрытые створки-двери увидели подошедшую из глубины самого кафе пожилую пару, которая тоже намеревалась сесть за этот столик. Я собрался было предложить уступить им место, как вдруг они приветственно улыбнулись, поздоровались с моим спутником, назвав его при этом профессором, – и выбрали соседний.

Мы сели друг напротив друга. Флавио достал из внутреннего кармана пиджака сигару и, блаженно улыбаясь, сказал:

– Это мой столик, это мое любимое место. Курить в Италии в заведениях, как вы, наверное, знаете, запрещено, но большего наслаждения, чем кофе с сигарой или сигара с виски, думаю, трудно представить. Вы не согласны? А разве сигару можно курить стоя на улице? Пропадает вся эстетика этого акта, все наслаждение ритуалом. А тут я сижу в кафе, но правая моя рука, в которой я держу сигару, находится на улице. Я не нарушаю законов, но в то же время не нарушаю и своего удовольствия.

– А зимой? – почему-то меня сразу заинтересовал этот вопрос.

– Да, зимой сложнее, – он улыбнулся, отчего у глаз его появилась сеть мелких, едва заметных морщин. – Зимой эти створки не раскрывают, и тогда я курю свою сигару в других местах.

И снова мне показалось, что на самом деле он так не думает, что его совершенно не волнует закон, запрещающий курение, и что если понадобится, он этот закон легко проигнорирует.

Подошел официант. Мы заказали кофе, и я попросил принести меню. Флавио спросил:

– Вы голодны? В той части кафе, которая выходит к Колизею, расположено бистро с типично итальянской кухней: пиццы, пасты, лазанья…

– Нет, нет! Я просто хотел попробовать мороженое.

– В таком случае вам повезло: мороженное здесь предлагают одно из лучших в Риме.

Я заказал фисташковое; положил немного в кофе и стал наслаждаться невероятно сильными вкусовыми ощущениями этой комбинации. Мой собеседник курил, тоже с явным удовлетворением, опустившись плечами на спинку мягкого кожаного сиденья и слегка прищурив глаза. Он смотрел как будто сквозь меня. А я украдкой его разглядывал.

С момента нашего знакомства он ничуть не изменился, даже стрижка была та же. Я обратил внимание на его элегантную одежду: не броскую, как у братьев Лучиано, но стильную и выдержанную. Мое внимание привлекли необычные часы на его левой руке. Точнее, я решил, что это часы, не придумав ничего лучшего: отсутствовало заводное колесо или кнопки, а циферблат был закрыт крышкой со сложной рельефной гравировкой.

– Рим, Рим… мой вечный город… моя вечность… – вдруг пробормотал он как-то печально, вразрез моему созерцательному настроению.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Вам нравится Рим? – спросил он тихо.

– Я посещал Рим всего несколько раз. Честно говоря, Париж мне нравится больше. Там я бываю часто и лучше ощущаю пульс и динамику этого города. А Рим всегда вызывал у меня какое-то странное противоречие.

– Противоречие… Да, вы правы. В нем очень много противоречий. Я вижу их каждый день, и мне трудно с ними примириться. Но я живу в этом городе, я его люблю.

– Вы родились в Риме?

Он немного помедлил с ответом, затем посмотрел прямо на меня.

– Да, я римлянин по рождению.

Улыбка исчезла, и лицо его стало серьезным. Эта фраза подействовала на меня как холодный душ. Интонация его голоса, когда он произносил ее, резко изменилась: он стал как будто совсем другим человеком. Я почувствовал, что он действительно римлянин, что бы это ни значило. Он произнес это так, как говорил Юлий Цезарь своим побежденным врагам. Что это: историческая гордость или нечто большее? Римский дух? Величие этого города – сердца огромной и мощной империи я впервые ощутил здесь, сейчас, в этой фразе, в этом кафе. Ни величественные здания, ни захватывающие исторические описания – ничто до сих пор не вызывало у меня таких эмоций. Я поймал себя на том, что смотрю на него с застывшей в воздухе ложкой мороженного и открытым ртом. Передо мной сейчас сидел совсем уже не профессор, а римский воин с лавровым венком на голове. Я закрыл глаза, чтобы стряхнуть это наваждение. Открыв, увидел его спокойное улыбающееся лицо.

– Искренне признаюсь, – сказал я, – и надеюсь, вас не обидит мое дилетантское мнение: величие Рима меня не сильно впечатляет, а Колизей кажется мне огромной рушащейся стеной.

Я ожидал, что он начнет спорить со мной как настоящий историк и патриот, убеждать, что я не знаю и не вижу глубокого исторического смысла Рима. Но он, вздохнув, сказал:

– Вы очень близки к истине. В современном Риме, как и в его более-менее известной нам истории, не осталось почти ничего из его былого величия. Никто его не знает и уже не познает таким, каким он был когда-то. Никто не несет его истинного духа… – его лицо приняло грустное выражение. – Вы правы по поводу Колизея… – он протянул руку к правому карману своего твидового пиджака и извлек оттуда какой-то камешек. – Возьмите, это на память от меня, от Рима и от Колизея в частности.