Рахиль Гуревич - Адгезийская комедия

Озадаченная я вернулась, отгоняя тревожные мысли.

До того, как временно поселиться в Веретенце, я и не задумывалась, что квартира, в которой живёт человек − отдельный обособленный мир, у каждого он свой, часто абсолютно не похожий на мир ближнего соседа за стенкой, над потолком (если у вас не последний этаж, там, понятно, мир птичий, мир голубей), под полом (если у вас не первый этаж, там понятно мир крысино-мышиный). Получалось как бы два мира. Мир – родной, в котором я жила в Москве. И мир чуждый, чужеродный. Нет: любила его по-прежнему, как в детстве. Противоречие, но это так. Я любила, и он стал мне абсолютно чужим, даже кое-где, кое в каких местах, враждебным. Я ожидала родного с детства мира. А на деле − гостевое чувство в квартире, вроде бы я в гостях в чужом доме. Здесь жили разные люди. Всех их объединяло одно – они были нехорошими людьми, жлобами, ворами, должниками и обманщиками, обрезанный звонок у тамбурной двери тому показатель. Объединяло их ещё и то, что они жили всегда ровно по году. Всё из квартиры было вынесено, вплоть до оконных ручек, даже в стенах на месте розеток зияли дыры после последних жильцов, даже люстры пропали без плафонов, а вместо них свисали непотребные лампочки на проводах, но зато последние жильцы натащили шкафы, стеллажи и диван.

Когда я осталась один на один с этими ужасными стенами в рваных обоях, потолком, на котором пальцами давили комаров, мысли мои стали путаться и вспоминать прошлое, не только бабушку, но и как-то сразу всё.

Первые дни в квартире я чувствовала себя совсем паршиво. Видела в окно тех мужиков в шортах, то с собачками, то с пивасом, и ни разу чтобы и с собачками и с пивом, они всё время молча смотрели на меня, задрав головы. И самое бесячее: я снова видела дорогу, которую видеть не должна, идущую к подъезду, который видеть не должна. Мне казалось, что дом крутится вокруг своей оси. Я даже стала к этому привыкать, насколько можно привыкнуть к головокружению, к видению. Если я видела мужиков под окнами, а потом перебегала на балкон и видела подъезд нашего дома и дорогу к нему, я крутила и трясла головой – так делает кот Том после нападения хитрозадого мыша Джерри. И видение пропадало. Это всё нервы, думала я, меня просто накрыло, успокаивала я себя, вчера переработала, ну конечно же: чистить рамы под реставрацию (на пластиковые окна денег не было), мыть квартиру, везде раскладывать мокрые тряпки, чтобы пыли меньше.

Пол я не только мыла, но и скребла от прилепленных жвачек. Причём, это было ужасно сложно – паркет же, и лезвия постоянно терялись. Всё терялось поначалу, пока я не решила всё нужное класть на стол рядом с диваном. У меня стали болеть кисти рук, а ночью отниматься – я поняла, что клинер – самая тяжёлая профессия в мире. Я надеялась, на возвращение ауры бабушкиной квартиры, но с каждым днём становилось всё жутче. Аура – она же в вещах. Смотришь на вещь и вспоминаешь, что с ней связано. А тут – дом-чужак, комнаты-склеп. Вдобавок оказалось, что связь плохо ловит − надо подходить к окну, интернет был, но тоже не супер-скорость. Я разговаривала по телефону на кухне – там ловило прекрасно, соседи стали стучать в стенку – я громко болтала, им всё было слышно. И я их слышала тоже. Но в стенку не стучала, я ж не дура скандальная.

В итоге я старалась вообще не говорить дома, стала вечером на прогулке болтать с мамой – каждый вечер я выходила продышаться и погулять. Оказалось, что не только квартира, но и Веретенец стал мне чужим, я его элементарно не узнавала. Новостройки не пощадили даже старый город, а может я просто в детстве стройки не замечала? В детстве всё камерное, всё не в пространстве, а как на картинке, в детстве везде сказка…

По вечерам очень много гуляет людей. Сразу видны люди молодые и успешные, с карликовыми собачками – эти и заселили новостройки, и вижу я людей местных, тихих и покорных, а после наступления темноты − агрессивных местных выпивох, многие из них – настырные попрошайки, кое-кто выходит на проезжую часть, прям на перекрёсток и мешает машинам, и переходящим улицу. Ну и ещё меня поразило, что люди с работы возвращаются тут после восьми, то есть после девяти, а в одиннадцать улицы как вымирают. В магазинах после захода солнца аншлаг и длинные очереди.

Как-то я закопалась на кассе, мне денег не хватало. Так люди не комментили, не цыкали в спину, как у нас дома в супермаркете – тихо стояли ждали, а когда поняли, что загвоздка надолго, так молча перешли в соседнюю кассу. В Веретенце мне вечно не хватало денег на карте, я ж покупала только готовое, сама не стряпала, вообще панически боялась газовой плиты, священный ужас посещал меня, глядя на газовую трубу, идущую из стены, я даже духовку побоялась открыть.

И вот мне в магазине не хватало денег, а я даже не знало сколько, оповещение не пришло. Шоколадный сыр кассир отложил, а он же мне нужен, я без него не могу. И у меня в сумке была куча мелочи, сдача со строительного рынка − десятки да рубли, перемотанные скотчем. И вот пока этот скотч кассир разматывал, то и тут не раздражался, ещё спокойно уговаривал – сыр дорогой, типа не берите, но он же не знал, сколько у меня мелочи. Кассир запомнил меня, с тех пор здоровался, даже если не стоял за кассой, и фоткал меня в маске для своих тупых отчётов. Если я появлялась перед закрытием. По доброжелательности окружающих я и узнала старый Веретенец, поняла, что Веретенец мне всё ещё дорог, я со многими бабушкиными знакомыми встретилась во дворе, все знали, что я вернулась и делаю ремонт, все вспоминали бабушку, её портрет, оказывается, висел на доске почётных граждан города, а я и не знала об этом.

Через неделю я привыкла. И привычно утром сидела на подоконнике. Светало, я ждала собачников. Каждый день по утрам за ними следила.

Если они появлялись, значит я точно из окна кухни увижу не то, что на самом деле – можно не рыпаться, не делать лишние движения и не выходить на балкон. Всю неделю, пока шлифовала рамы, я поглядывала на улицу.

− Да расслабься, хватит пялиться, − услышала я знакомую хрипотцу. –Мужички твои выходят в шесть-сорок пять, неужели непонятно?

– Они не мои! – я обрадовалась старому другу. Ну конечно: тролль соизволил меня навестить, когда всё страшное позади, когда я прижилась и привыкла.

− А ты, я смотрю, здесь как у себя дома, − тролль − троллит, ничего удивительного.

− Так я и есть у себя дома.

− Здрасьте приехали. Это я у себя дома. И если туго с мебелью, Кроль захватывает свою. Не диван, но кресло-диван! − Мой тролль уселся в кресло, даже улёгся и свернулся колечком как пёс. Тролль имел неприятную привычку, он не отвечал, если не хотел, и твоя реплика улетала в пустоту. В ответ я проигнорила его пассаж о ветхозаветном кресле-диване.