Рахиль Гуревич - Адгезийская комедия

− Что «но»? − испугалась я.

− Просто, Мальвин, всему есть предел, пойми.

− Предел относится ко мне?

− Я тебе давно хотел сказать. Вот. Встань, пожалуйста. – Сеня протянул ведро. – И поменяй воду. И не лей ты химию.

− Слушай, − медленно ответила я. – Лью, что было в акции для полов. Тут жили свиньи, за пять лет паркет превратили в половую доску. Я его не узнаю. Значит, я на пределе? – Я притащила вёдра с водой, налив их под завязку, чтобы было тяжело, тогда меньше тяжесть внутри. – Значит, я на пределе?

− Да. Ты на пределе. Не лей ты эту химию так много! От неё разводы не исчезают.

− Зато обезжиривает. – Я можно сказать взбесилась и в то же время приуныла.

− Я хочу Мальвин тебе… ты знаешь, как я к тебе отношусь.

− Не знаю, − буркнула я.

− Мне больно смотреть, как ты убиваешься последний год. Это невыносимо. Хорошо, что вирус так вовремя пришёл, а…

− Что «а»?

− Доплавалась хрен знает до чего.

− На сотне-то? Да ни одна девчонка не погибала на соревах. Это только вы безмозглые тупые мужики.

К сожалению, за десять лет тренировок я слышала несколько историй о смертях на соревах, но всё это было на четырёхсотке и больше, и всё какие-то спортинтернаты. Но когда я плыла двухсотку батом, я благодарила бога, что для бата двести − крайняя дистанция.

− Извини, Мальвин. Извини, − Сеня потащил ведро в коридор.

− Я сдалась, Сень. И я сдалась давно.

− Ты изменилась Мальва.

− Смотри: пол снова в белых разводах, говорила же.

В общем, назревающий конфликт сошёл на нет. Поболтали ещё о стенах и прочей строительной лабуде, о наших бассейновских, и снова вышли – не в магаз, а прогуляться.

У входной двери замерли. На неё был налеплен лист а-4. Крупными уверенными буквами от руки выведено: «Соседи! Убирайте за собой!»

− Как в общественном туалете. − Сеня подмигнул.

– Просто кринж. Всё-таки Катя обиделась на моё меркантильное замечание. Но! Пусть висит. Пусть все видят, какие они дебилы. – Я сказала это громко, обращаясь к двери соседей.

Я с шумом захлопнула дверь. Мы тащили мешки с мусором, чёрные, туго набитый. Пока собирала в них отодранные обои и прочий мусор, я прозвала, эти мешки мешками для трупов.

Когда спускались на лифте, Сеня сказал:

− Заметила: у вас камеры на каждом этаже?

− Я знаю.

− Что-то у вас тут происходило, раз так разорились на слежение? Я у подъезда видел больного, ну… алигофрена в самом расцвете сил.

− У этого алигофрена мама профессор, работала с моей бабушкой. Он добрый, просто не говорит почти.

− Меня обругал, когда я в лифт байк затащил.

− Он всегда не любил велосипеды. Его вообще-то Смерч зовут, то есть – прозвище у него такое.

− Ироничненько.

− Я его помню по детству, его моя бабушка всегда жалела. Я ему конфеты дарила и иногда кувшинки с пруда, знаешь Каменный пруд? Он меня звал «вш-вш» − это значит на его языке «кувшинка». Смерч добрый.

Мы почапали к помойке. Я шла чуть позади и не могла оторвать взгляд от Сени – он ещё вырос, плечи у него вроде как ещё развились (одна я чахну). Тяжеленный мешок Сеня выбросил играючи, именно тогда я впервые отметила, что Сеня мне понравился…

Начало лета – любимое время. До осени целая вечность. Июнь как новый этап, новая жизнь, тем более июнь без экзаменов. Всегда в июне перемены. Раньше – бабушка и Веретенец, затем – лагеря. Лето – праздник чила. Всё летом по-другому, не так как в обычной жизни… Но и время бежит быстрее. Зимой-то тя-янется-по-отянется. А летом – вж-ж, только успевай ловить. Летом как-то совсем по-другому устроен сам уклад жизни. После утренней трени – не школа, можно прийти и спать. Если в лагере, то вообще классно, всегда найдётся занятие, всегда что-то новое, новые впечатления, новые люди, знакомства, общение, я в лагере не тушуюсь.

− Ты как? – спросил Сеня, когда мы вышли на круг, Веретенец – он по кругу, с небольшими ответвлениями. Изредка нас обгоняли бегуны, да вообще людей было достаточно – воскресенье же, а к вечеру станет ещё больше – все вернутся с озера.

− Я норм. Если не считать, что забросила окончательно пробежки. Я заменила их на силовые. Тут, Сеня, всё по-другому. Впервые меня не колбасит после нашей тысячной перебранки.

− Ты всегда была спокойна, как снежный головастик. Это меня колбасило. Я тебя хорошо знаю, Мальва, ты злая.

− Я другая. Я смирилась, Сень, без шуток. Веретенец – подарок мне, вроде отпуска, как у взрослых. За неделю я освоилась в квартире и Веретенце, жизнь вошла можно сказать в привычное новое строительное русло и я как все возрастные тётки выхожу по вечерам на прогулку.

− Знаешь, Мальвин.

− Не знаю.

− Я вижу, ты изменилась сильно. Я тебя и не узнал. Я уже говорил тебе там…

− Где там? − вот таких разговоров с Сеней я опасалась. Понятно, что я ему нравлюсь. Жаль, что шансов у него ноль. Но я так ему обрадовалась. Я реально одичала за первую неделю полной самостоятельности.

− Ну в доме. Ты очень изменилась.

− Вот что вирус животворящий делает.

− Да. Но тебе идёт.

− В смысле?

− Такая худоба. Небось, сохнешь по Кириллу.

− Как ты догадался? – хотелось быть ироничной, но получилось плоховато.

− Да у тебя на лице всё написано.

− Снова гонишь? – я рассмеялась. – Я вкалываю как папа карло, живу в склепе. У меня все мысли о стенах, плитке и потолке. Выхожу из склепа в сумерках. А это, скажу я тебе, небезопасно, особенно сумерки пятницы. Ужинаю в одиннадцатом часу, а в три ночи я уже просыпаюсь, и так всю неделю. Но конечно «ты думаешь только о Кирилле». – Передразнила яи с нажимом закончила: − ТЫ думаешь о Кирилле, а не я.

− Ну ладно, ладно. Извини. Ты там не особо напрягайся. Я тебе помогу, как смогу.

− Я, знаешь, чувствую себя расшатанным механизмом. Но с завтрашнего дня возобновлю пробежки.

− И силовые в склепе не бросай.

− Думаешь, остроумный? Но ладно, ты лучше зацени. – Я подмигнула Сене.

− Что? – Сеня стал оборачиваться.

− Никто масок не носит. Народ не пуганый. Но в магазинах требуют. Наш друг Смерч и не пускает без маски.

− Он что в магазине людей распугивает?

− По-моему он там работает. Его там все бояться, без маски даже не подходят к магазину. Знаешь же больные люди…

− Не знаю.

− Они что втемяшат себе, так не отступятся. А ты говоришь – не понимает.

− Его наверное по какой-нибудь программе инвалидов взяли, – поморщился Сеня, он инвалидов не любил. Я тоже не любила, но после одного случая это не афишировала. А Смерча я всегда любила. Больные на голову – они как дети, мы с ним всегда друг друга понимали.

Мы свернули с большого круга на малый. Сеня знал город лучше меня, показывал, где какие хорошие магазины, рассказывал о зданиях. И мы с Сеней не останавливались, как другие, подальше от переходов.