Рахиль Гуревич - Адгезийская комедия

− Зачем?

− Барон удивился. Село небольшое, умирают не так чтобы часто, даже редко. Но в Веретенец стали приезжать не только могильщики, но и агенты из похоронных контор, они ехали издалека. Они оставляли заявки. Камни понадобились отшлифованные.

− Почему?

−Потому что с кварцем и слюдой, красиво же, особенно после дождя. Они прочные, и без проблем поддаются гравировке. Гравёры делали на камнях надписи. И теперь каждую весну селяне ждали не как вечное мучение, а как манну небесную. Ну если только булыжник не поднимал дом. Через три года барон выкупил имение и поместье, затем соседние тоже заложенные земли, через ещё пять лет барон рассчитался с долгами и стал богатеть. Лошади-тягачи стояли в огромной как бы сейчас сказали комфортабельной конюшне, на выстроенном кирпичном заводе появились первые станки и машины для обработки камней. На всех кладбищах появились могильные камни из Веретенца.

− А человек в ботфортах?

− Говорили, что иногда в гранитных мастерских рядом с бароном видели человека, взявшегося как бы ниоткуда, из пустоты. Вот его нет − а вот он есть… Этого человека видели и на кладбище, и в городе, но все описывали его по-разному. Барон всю жизнь был ему благодарен. Его дело продолжили и расширили совсем другие люди, и не дельцы, а учёные. И продолжается это дело до сих пор.

− И сейчас камни лезут?

− Ну что ты. Все камни давно откопали. Здесь теперь город. Говорю: дело барона продолжается по-другому. Когда про камни узнали, их стало не хватать. И барон решил не ждать вёсен, а добывать камни из-под земли. Так появились шахты.

− Это на нашем флаге?

− Да. На гербе города − шахта. С первой шахты прошло много лет, но и по сей день в Веретенце выпускают специальные механизмы, они бурят землю, чтобы прокладывать подземные тоннели. Такие машины нужны везде, где строят метро.

Помню, я очень удивилась, даже поразилась. Я ездила с мамой на метро и считала, что оно как-то возникло само собой. Я называла его «подземный город». Оказывается, его прокладывали, как кроты прокладывают свои ходы – так объяснила мне бабушка.

Бабушка всю жизнь занималась тем же, что и барон: по местности и пробам грунта определяла, какие богатства скрывают недра земли. Она рассказывала, что месторождения «не любят», когда их находят. Нефть или газ так могут «обидиться и уйти», пропАсть, если геологи чуть запоздают и разработка месторождений начнётся не сразу. Бабушка была и отличным водителем – в молодости в экспедициях научилась. Бабушка так ругалась за рулём на машины рядом. Мама тоже восхищалась бабушкиным вождением, а бабушка отвечала, что если бы мы знали, по какому бездорожью ей приходилось гнать уазик, то удивились бы, как она осталась в живых.

Но на самый главный вопрос я так и не получила ответ. Кто был этот человек в ботфортах и куда он исчез, и зачем ему так были нужны гравировочные мастерские? Бабушка сказала мне прочитать книгу из музея, которую она нам подарила, тогда я узнаю. Но я не умела читать, и не стала говорить, что спрятала книгу. После я прочитала её конечно, но всё то же, ничего нового. Единственное − книга заканчивалась на том, что подвыпивший загулявшийся сам писатель этой книги встретил на кладбище странного человека в сапогах. Тот поговорил с ним по душам, пообщался. Человек в сапогах сказал, что он был тут на похоронах и остался подумать о вечном, побыть с погребённым покойным, а сейчас идёт на поминки. А на следующий день тот подвыпивший и загулявшийся писатель, протрезвев, узнал, что на веретенецком кладбище в тот день никого не хоронили…

Когда началась школа, я почти перестала ездить к бабушке, но мы болтали по телефону каждый вечер, и я спросила о финале книжки. Бабушка как-то замялась и ответила, что сама толком не знает. Она сказала, чтобы я запомнила: человек с кладбища − не человек.

− Как так?

− Ты же читала про Медной горы Хозяйку?

− Бабушка! Так ты мне читала!

− Тем более. Вот и этот человек такой хозяин.

− Но она злая была. Значит и он злой?

− Нельзя так рассуждать: злой или не злой.

− Почему?

− Потому что добрых нет.

Это «добрых нет» меня, что называется, добило. Я возненавидела книгу, вырезала картинку с бароном под корешок, смяла её и выбросила в мусор, книгу сунула обратно в ящик, снова припрятала её на самое дно. Как в фильме про игру «Джуманджи». Я не хотела больше слышать эту историю, не хотела и слышать об этом странном человеке-нечеловеке.

Я испугалась не просто так с бухты-барахты. Когда я жила у бабушки первый год, то есть мне было года три-четыре, мне приснилось, что в окно стучится зверь. Зверь, но почему-то в рубахе с оборками и похожий на человека: крупный нос, лапы такие с волосатыми пальцами… Он стучал в окно там, где занавески не сходились, и луна освещала комнату. Комнату освещал и ночник, может быть луны и не было. Я просто дико завыла, так испугалась. Но бабушка появилась далеко не сразу, кажется она смотрела телевизор на кухне, она любила почаёвничать ночью, как она говорила «побыть один на один с разными мыслями и тенями прошлого». В довершении ко всему на следующий день я качалась на качелях у лесного озера. Качели были привязаны между двух крючковатых берёз, а под берёзами росла брусника, её никто не срывал, даже странно. Я три дня качалась, и три дня эта брусника была. И вдруг мне показалось, что в бруснику прошмыгнула змея. А я с детства боялась змей и даже червяков. Просто дико боялась. И после этого случая я больше к качелям не подходила, сколько бы раз мы с бабушкой ещё на это озеро не приходили, не приближалась даже. Пляжные завсегдатаи озера – толстые голые отдыхающие со своими худосочными детьми всё меня звали на качели и недоумевали, спрашивали: не встретила ли я в траве страшного гнома. Именно тогда я полюбила пруд с кувшинками в центре Веретенца, там точно нет никаких змей, ковриков, а на них пузатых загорающих. Сейчас-то я понимаю, что скорее всего прошмыгнула просто ящерица, а я приняла её за змею, но − понимаете? − тогда мне точно показалась, что была змея, и почему-то она била хвостом о землю – змеи же так не умеют…

В детстве я мечтала стать русалкой. Я любила цвет морской волны – он же цвет малахита, изумрудов, я бредила русалками. Бабушка мне всех русалок, в смысле кукол, покупала. Она всячески поддерживала эту мою любовь к русалкам, она вообще поддерживала меня во всём, что касалось воды. Мы всегда спускались к самой кромке пруда с лыжной палкой, бабушка подтягивала ковёр из листьев-рясок – я срывала кувшинку. Пару раз я чуть не грохнулась в воду, но бабушка меня страховала, обхватив за бока или живот. К середине лета кувшинок у берега почти не оставалось − всем хотелось заполучить чарующую красоту, многие приходили с палками, черенками или граблями, все для своих девочек- девушек-невест старались. И тогда мы просто любовались удивительными болотными цветами. Дома я их рисовала. Кувшинки и русалок, кувшинки в волосах русалок, и ещё девочку из колодца с огромными синими глазами, и в платочке – чем дальше, тем сильнее мне эта девочка нравилась, в смысле картинка в книжке. Но в детском саду, по совету бабушки, я рисовала что-то другое.