Александр Фирсов - Рыбий глаз

Он в спешке, то и дело поскальзываясь на пологом глинистом берегу, натягивал на мокрое тело рубашку и шорты. Трясущимися от холода и ужаса ручками хватался за удочку и за секунду придавал своему лицу расслабленный и невинный вид законопослушного человека. Страшно, но весело. Если все складывалось удачно, через пяток минут напряжение спадало и по телу разливалось приятное чувство безнаказанности и ощущение собственной удали – как будто ты и в самом деле живешь лихой пиратской жизнью. В следующие полчаса Андрейка откладывал удочку в сторону, ложился на мягкую траву, закрывал глаза и нежился под ласковым летним солнцем. Думал о всяком: что-то представлял, что-то вспоминал, размышлял, что когда вырастет, то обязательно сделает себе специальную операцию, чтобы правый глаз его был нормальным, как другой. И тогда, тогда он сможет делать, что захочет, и никто-никто не узнает о том, какой он был раньше. Когда придет время выбирать профессию – станет моряком и будет плавать на больших кораблях, по морям, которым нет края, с пенящимися грозными волнами, прямо как он видел по телевизору. И еще он будет всячески помогать морским жителям; лечить китов, резать огромные траулерные сети и драться с браконьерами.

Потом он думал о родителях, о коте Ваське, об игрушках и о любимом мороженом. Думы эти, как у большинства детей, не были конкретно обозначены, скорее это больше походило на эмоциональный поток, который возникал где-то в груди и дальше двигался по телу в зависимости от характера. То горячим течением радости приливал к кончикам пальцев на руках, то холодным страхом опускался к пяткам, то липкой грустью оседал в животе. Чаще всего он думал о бабушке. Размышления эти почти всегда сводились к тревожному ощущению, словно давящая на плечи глыба, от тяжести которой перехватывало дыхание, и мир сразу серел и становился блеклым, а контуры предметов размывались, так что вдалеке уже ничего не было видно. Точнее, виделось, но что-то другое: очертания предметов принимали странные, порой пугающие формы. Так, например, заброшенный сарай на той стороне реки мог привидеться то огромным медведем, а то и вовсе бабушкой, скрюченной в три погибели, которая махала рукой и как будто даже что-то кричала ему. И когда Андрейка смотрел на нее с этого берега, душу его сводила чрезвычайная и неумолимая грусть – ему думалось о том, что бабушка непременно скоро умрет, может, не сегодня и не завтра, но уже очень скоро, ведь она такая старая и такая больная, и он ничем не может ей помочь. Тогда он вскакивал и принимался метаться по берегу взад-вперед, щуриться и протирать глаза, пытаясь бороться с наваждением, а еще задерживал дыхание, пытаясь унять тревогу в груди.

Отходчива молодость, потому что ближе к жизни, нежели к смерти – мир вскоре светлел и становилось легче, но потом он еще подолгу мог представлять бабушкины похороны, чтобы внутренне подготовиться и смириться с предрешенным и скорбным будущим. После этих ритуалов к нему возвращалась привычная флегматичность настроения, и он вновь брался за удочку. Все также смотрел на водную рябь без всяких мыслей, заворожённый блеском водной глади. В конце дня неизменно прощался с речкой и мостками на случай, если не удастся больше сюда вернуться. Так повторялось изо дня в день.

***

В тот день Андрейка, как и всегда, рыбачил на мостках, и тут к нему на берег (видимо, по просьбе одной из участливых женщин, решивших про себя, что Андрейка просто не умеет правильно ловить рыбу) пришел местный абориген дядя Митя, который как бы невзначай присел с ним рядом, завел разговор издалека, а потом не меньше получаса рассказывал Андрею о премудростях рыбацкого дела, а заодно поведал и весь свой жизненный путь. Несмотря на утренние часы, от дяди Миши уже неприятно пахло луком и самогоном, но все же мальчик вежливо слушал и старательно делал очень заинтересованный вид. Такое поведение, как уже наверняка знал мальчик, способствовало скорейшему исчезновению незваного гостя с просторов личного пространства.

Деревенский мужик в беспечной простоте своей, не привыкший подбирать слова, а говорить, как мыслит, указывал Андрейке на ошибки, порой заставляя парня сжаться от холодного прикосновения чужих слов.

– Ты, парень, невнимательно смотришь за поплавком – это ж сигнал, первый знак, что клюет, любому дураку ясно. Ну… это, наверное, из-за этого…того… – и дядя Митя, прищуривая правый глаз, указывал на него большим грязным пальцем, – тебе, верно, очки носить надо. Мальчик сразу опускал глаза и, напрягаясь изо всех сил, удерживался, чтобы не повернуться к собеседнику в профиль, пряча «бракованный» глаз.

Дядя Митя, не замечая пылающих щек мальца, тут же принялся разглагольствовать дальше. Тут же он сорвался на правительство – мысли его неизбежно и непредсказуемо скакали. Сначала он долго говорил в целом о стране, потом перекинулся и на местный муниципалитет, а закончил все жалобами на свою сварливую старуху, проклиная себя за то, что связался с ней. Испортив себе такими разговорами настроение, в конце замолчал и лишь сердито засопел, совершая полумистические манипуляции с грузилом и поплавком попеременно.

В конце концов, дядя Митя коротко и грязно выругался, отчего Андрейка невольно на секунду зажмурился и втянул голову в плечи, махнул рукой на удочку и, клятвенно пообещав сделать парню новую, в сто раз лучше, наконец ушел восвояси.

Ничего особенного в этом не было, время от времени любому ребенку приходилось выслушивать скучные поучения местных взрослых, оказавшись на беду не в то время и не в том месте. Тут уж ничего не поделаешь – взрослые так и норовили при любом удобном случае окунуть тебя с головою в океан своего жизненного опыта, дать прогноз или предсказание да и прочий совет-да-мудрость, которые почему-то самих этих взрослых не уберегли ни от алкоголизма, ни от нищеты, а главное не уберегли от их несчастной и пустой жизни. В общем, с такими моментами приходилось считаться, и это была одна из многих рядовых неудобств, которые испытывал Андрейка при общении с людьми.

Но вот то, что произошло секундой позже, оказалось невероятно странным и необъяснимым явлением. Происшествие случилось, когда дядя Митя повернулся спиной к Андрейке и неровным шагом поплелся прочь. Андрейка инертно глядел ему вслед, провожая взглядом нежданного гостя.

Полуденное солнце светило прямо на деревенского мужика, обрамляя его неказистый контур красивым золотистым свечением. Любитель созерцания Андрейка залюбовался эффектом. Глаза чем дальше, тем больше слепило, но мальчик продолжал смотреть. Вдруг ни с того ни с сего залитый желтым солнечным светом до сего момента мир вдруг стал стремительно терять краски, тускнеть и сереть. Прямо как в те минуты приступов отчаяния, которые случались с ним не раз на этом берегу, но при совершенно других обстоятельствах. Время также замедлило бег. Сутулая фигура дяди Мити двигалась так медленно, что, казалось, мужчина идет, словно по болоту или по глубокому снегу, с большим трудом переставляя ноги. А вокруг него стали появляться одна за другой неясные черные точки. Одна, две, три – и вот уже с дюжину таких роилось вокруг его головы. Они кружили около сгорбленной фигуры и двигались быстро и хаотично, пикируя на него, стараясь пробить тонкую полоску света, окружающую силуэт дяди Мити. Больше всего эти точки были похожи на жирных мух, которых спугнули с высоких кустов неосторожным движением. Андрейка заметил, как одна из мух круто спикировала сверху и воткнулась прямо в темечко дяди Мити. На этот раз свет не отразил нападение. А через мгновение черные точки стали постепенно исчезать, а серый замедленный мир снова наполняться красками и движением. Еще секунда – и реальность стала привычной и узнаваемой. Дядя Митя сделал еще пару шагов и остановился – медленно, словно в замешательстве, поднял руку, поскреб ладонью голову, ровно там, куда «впилась» черная точка, затем на секунду обернулся на Андрейку и зашагал дальше. Мальчик с испугом отметил, что, несмотря на оживший мир, вновь утопающий в летних ярких красках, лицо мужика оставалось все таким же серым.

Читать дальше