Гектор Шульц - Фотограф

Она ненавидела меня за то, что я сделал. За то, что увидел её без маски. И пыталась теперь унизить меня, высосать досуха своими сладкими губами. И тут ненависть наполнила и меня. Сколько их было в моей жизни. Холодных и злобных, вертящих на мифическом хую любые светлые чувства. Для них я был игрушкой, они разбивали мне сердце и уходили утром, даже не вспомнив обо мне. Пятая была такой же. Её возбудила моя непокорность и своеволие. Еще никто себя так не вел с ней, и она была в ярости от этого. Желание обладать мной и сломить меня корежило и ломало её душу. И я понимал, почему. Жалкий обсос с недельной щетиной, в грязной, вытянутой майке заставил её снять маску. И она жаждала не секса, а мести. Но я не доставлю ей такого удовольствия.

Я подхватил её на руки и отнес к тому зеркалу, где стояла её сумочка и косметичка. Она повисла на мне и развлекалась тем, что извивалась подобно змее, угодившей в костер, и кусала меня за шею. Укусы были болезненными, но лишь сильнее раззадоривали меня. Спихнув её сумку и одежду на пол, я улыбнулся, услышав гнев в её голосе, но мне было плевать. Я хотел одного. Отодрать эту суку так, чтобы она взвыла по-настоящему, а потом уйти из её жизни, как она уходила из жизни других.

Вошел я резко, не церемонясь, заставив её охнуть и царапнуть лакированную поверхность столика ногтями. Схватил за волосы и, чуть отклонив её голову назад, укусил за нижнюю губу. Бесовские огоньки в её глазах стали еще ярче, а дыхание принялось вырываться из груди с хриплым присвистом. Она была на грани. Я тоже. Но я твердо решил держаться до последнего. Она должна первой взмолить о пощаде.

То, чем мы занимались, нельзя было назвать любовью. Скорее это походило на какую-то странную схватку, где два голых тела переплелись, используя в качестве ложа гримерный столик. Она без стеснения рвала мне спину ногтями, я сдавливал пальцами бедра, понимая, что всего через час там появятся синяки. Но боль была не гостьей в этой схватке, а полноценным участником, без которого ничего бы и не было.

Спину жгло от её ногтей, я чувствовал, как она горит. Пот, попадая в царапины, вызывал дикое жжение, и кровь, редкими, скромными ручейками стекала по ребрам или скользил вниз к копчику. Но мне было плевать. Я хотел другого. Хотел лишить её сил. Выпить её всю досуха. Частично мне это удалось. Она еле сдерживалась, чтобы не заорать от боли и наслаждения. Нет, это не любовь. Это настоящая ебаная битва двух ебанутых существ, которых и людьми-то нельзя назвать. Но это была приятная битва, в которой ты можешь выпустить наружу все свои гребаные инстинкты и не думать о партнере. Только собственное удовольствие. Ей это тоже нравилось.

Мы финишировали одновременно. Она, изогнувшись, закричала так, что зазвенело в ушах. Я, как обычно, сдавленно, впившись зубами ей в шею. Кровь кипела, и если бы сейчас кто-то вскрыл бы мне артерию, то она шипящей пеной полилась бы из раны и разъела к чертям собачьим даже камень. Но мое удовольствие закончилось слишком быстро. Такова доля всех мужиков. На смену удовольствию пришла разодранная спина, ноющая от боли, и дикая усталость, словно всю жизнь высосали через сморщенный отросток у меня между ног.

Она еще извивалась, когда я неловко натягивал на себя майку и джинсы. Извивалась, закусив губу и смотря на меня туманными глазами, пока я искал сигареты в карманах. Извивалась, когда я, закурив, повалился на диван, не в силах пошевелить даже пальцем. Сигарета, зажатая в сведенном судорогой уголке губ, истлела почти полностью, когда страсть покинула её и она вновь превратилась в ту холодную, злобную суку, какой всегда и была.

– Один – ноль, – с торжеством буркнула она, сползая со столика и, спотыкаясь, направилась к дивану. Упала рядом, прижалась к моему плечу и вытащила окурок из уголка моих губ, который уже начал обжигать кожу. Пятая закурила две сигареты. Одну сунула мне; небрежно и грубо. Вторую галантно прикусила зубками и, чуть поерзав, надела черные трусики, валявшиеся рядом с диваном. Я покачал головой и, повернувшись к ней, скорее выдавил из себя, чем просто сказал:

– Хуй тебе. Один – один. Мы кончили одновременно.

– Ты раньше, – она знала, что врет, и даже сейчас пыталась ужалить меня, вывести из себя, чтобы вновь продолжить безумное сражение. Но я слишком сильно устал, и мне было похуй. На неё, на сражения, на еблю, которая случилась пару минут назад. Да и она меня больше не возбуждала. Так, смазливая баба. С растекшейся тушью и размазанной по лицу помадой. Смешно, но настоящим человека всегда можно увидеть лишь после секса, когда похоть не мешает чувствам правильно все видеть и определять. Сейчас я видел Пятую другой. У нее были слишком широкие скулы, тяжелый подбородок, чуть выпирающий вперед. Такой подошел бы гладиатору. Вояке, на крайней случай, но не женщине. Глаза, в которых по-прежнему плескалась ненависть ко всему и ко мне в частности, были маленькими и чуть опухшими от случившейся дикой ебли. Нет, это была не любовь. Любовью занимаются медленно, вдумчиво, наслаждаясь каждым поцелуем. А это была ебля. Животная, грязная и грубая. Как она. И красивого в ней сейчас не было.

– Похуй, – протянул я, стряхивая пепел на пол. – Какая разница, кто кончил первым? А, тебе унизить меня хотелось. Ну, завтра, когда встанешь с кровати, посмотри на свои ножки. Мои пальцы еще долго будут напоминать тебе обо мне.

– Ты хочешь казаться говном, но ты не говно, – усмехнулась Пятая, не слушая меня. Женщины редко меня слушали. Только одна слушала, что я говорю. Когда-то давно.

– Ага. Ты тоже не говно, – кивнул я и добавил, потому что улыбка у нее опять засверкала торжеством: – Ты – говнина. И ты переполнена этой говниной.

– Похуй, как ты сказал. Можешь оставить себе ту фотографию. Ты её заработал.

Я промолчал, не желая снова бросаться словами. Говорить не хотелось. Хотелось спать. И желательно на животе, потому что, судя по ощущениям, она содрала с моей спины кожу.

– Ничего не скажешь?

– Нет.

– И даже не поинтересуешься, почему я такая говнина, как ты выразился?

– Нет. Захочешь – сама расскажешь, нет, и нет. У каждого человека есть выбор, и настаивать я не собираюсь.

– Я не всегда была такой, как ты уже понял.

– Угу. Большинство рождается чистыми и хорошенькими, а потом впускают в себя говнину, и эта говнина переполняет их, льется через край, мерзкими, склизкими шмотками падая на землю и обдавая зловонными брызгами случайных прохожих.

– Меткое сравнение, философ ты мой доморощенный, – она взъерошила мне волосы, но я отдернул голову и скривился. – Ты не любишь, когда к тебе прикасаются.

– Тоже мне новость. Зато ты любишь. Не зря ты набила себе ту татуировку на жопе.

– На пояснице, – улыбнулась она. Улыбка вышла неживой. Она снова играла, но не понимала, что играет сама с собой. Мне, как я уже озвучил, было похуй. Вот отдохну немного и пойду домой. – Память о первом любовнике. Такое не забывается.