Раф Гази - Эвакуация. Один в пустом городе

© Раф Гази, 2022

ISBN 978-5-0056-4972-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как обычно, я проснулся от холода. Но вставать было лень. Было лень даже повернуться на бок, чтобы достать с пола измызганный в печной саже полушубок. Я накидывал его на старое ватное одеяло, которым в подземном погребе укрывались банки с различными овощными закрутками. Хотя заслонка банной печи была с вечера плотно прикрыта, тепло держалось плохо. Наружная обшивка, окно и двери почти полностью сгорели, но дубовые бревна старой баньки, спрятавшейся в углу огородного участка, каким-то чудом уцелели. Я как мог залатал образовавшиеся дыры и здесь теперь обитал.

Дрова приходилось экономить. Еще прошлой осенью, до того как случилась эта ужасная беда, я заказал целый КАМАЗ дров. Это была в основном осина, но попадался и березняк.

За год я стопил почти всю осину, а березу, которая горела дольше и тепла давала больше, приберегал для особых праздничных случаев.

Люблю жаркую баню!

Березовые дрова, в отличие от осиновых хранились не в начисто выгоревшем дровнике, а в большом, кирпичном гараже. Хотя они и сохранились, но их было мало.

На дворе стоял хмурый, с холодными ветрами ноябрь, и еще предстояло пережить долгую, пугающую своим холодом и голодом зиму. Поход в обезлюдевшие дома, выстроившиеся в черный, похоронный ряд в глухом закутке, на окраине нашего маленького, провинциального городка, почти ничего не дал. Все соседи, не в пример мне, топили свои бани газом, и дровами не запасались. Даже если б и запаслись, все равно дрова сгорели, – на месте сараев и теплиц остались одни обугленные головешки.

Шутка ли, наш городок полыхал в огне трое суток!

Это случилось в конце лета. Я спасался от дыма и гари в камышовых зарослях на берегу речки Кича, протекавшей за объездной федеральной трассой.

Вернулся я уже на пепелище. Хорошо, сейчас выпал снежок и скрыл под своим белым покрывалом безобразные, покореженные и почерневшие, словно после длительной бомбежки, останки нашего опустевшего городка. Вид уже был не такой пугающий и тоскливый…

Через банное оконце, покрытое потрепанной занавеской, пробивался рассвет. Холод – все-таки не тетка, нужно было вставать и как-то согреваться.

Как удержать тепло в замерзшей бане? На этот счет у меня возникла одна идея…

Идея сработала!

Большой кирпичный гараж, который, как и кирпичный туалет, в отличие от мастерской и других деревянных пристроек, не пострадал от пожара, у меня хранились десяток канистр с отработанным моторным маслом и три мешка печной золы. Я не знал, куда выбросить золу, собираемую в качестве удобрения. А моторная отработка предназначалась для покраски потускневшей кровли нашего дома.

Я опоздал! И весь дом, и крыша, и окна, и двери, и все внутренности вместе с мебелью, одеждой, посудой и прочим барахлом сгорели, точнее, их сожгли. И мне пришлось перебираться на житье в уцелевший от пожара гараж, а с наступлением холодов – в баню. Банька была хоть и разрушенной, но в ней находились отличная железная печка в виде огромной трубы и приваренный к ней 200-литровый бак для горячей воды.

Я размешал золу с моторным маслом в большой металлической миске, сверху настругал щепок, поджег и засунул миску в железную печку на горячие улья. Огонь горел ровно и надежно, тяга была хорошей. До обеда должно хватить, пока это месиво не прогорит дотла. Потом, если будет нужно. заряжу еще, только зажигать нужно от горящего фитиля, чтобы не тратить лишних спичек.

Не скажу, что в бане стал «Ташкент», но заметно потеплело. К неприятному же запаху от горелого масла можно привыкнуть. Тем более, что неприятный, резкий запах этот больше распространялся по предбаннику, в котором находилась печка А в парную, ставшею теперь и прачечной, где я проводил основную часть времени суток, его ядовитые пары не достигали.

Какую экономия дров я получил!

Печка весело гудела. Я снова приготовил замес золы с моторным маслом, водрузив миску с густой вонючей кашицей на два объятых огненными языками березовых полена. К ядовитому запаху моторного масла я уже привык. Главное, чтобы было тепло.

А после обеда из двух картофелин из моих погребных запасов (кстати, нужно провести их ревизию), которые я запек тут же в печи на березовых углях, жизнь и вовсе показалась раем.

В «санатории» наступил «тихий час».

Я забрался на банный полок, укрылся рваным одеялом и предался своим неспешным мыслям.

Еще давно, еще в той жизни, когда был интернет, я как-то решил, как в добрые времена своей юности, завести бумажный дневник и записывать туда свои мысли простым грифельным карандашом. Дескать, так быстрее придет вдохновение – это ведь не бездумно по «клаве» стучать.

А Пушкин вон, вообще, гусиным пером писал. Кстати, я тоже писал пером, в школе, в начальных классах. Только перо было не гусиное, а металлическое, и макать его было нужно в обыкновенную чернильницу. Тогда еще не изобрели шариковые ручки. Изобрести-то их, может, и изобрели, но в Советском Союзе, как и все другие новинки науки и техники, они появились позже. Иногда я думаю – лучше бы совсем не появлялись. Не уверен, что технический прогресс – это благо, это скорее, средство закабаления человечества, которое сильно активизировалось после изобретения интернета. И интернет, похоже, был придуман не на Земле, высокие технологии пришли к нам, скорее всего, из Космоса.

Но тот, кто писал на бумаге пером, окуная его в чернила, навсегда останется в мире Пушкина, Шекспира и Омар Хайяма. Мне же, похоже, выбраться из этого мира и перенестись в современную реальность, а точнее, в сюреальность, уже никогда не получится.

Бумажный дневник в виде толстенной амбарной книги я все-таки забросил – потому он и валялся в предбаннике вместе с огрызком карандаша в ящике со старыми газетами, приготовленными для растопки печи. Зато как он мне сейчас пригодился! Я снова начал вести дневник, и это скрашивает теперь мое одиночество. И пусть даже не каждый день я буду писать. Вчера, например, ночью выпал тяжелый мокрый снег, и я, замучился его сгребать. Ныла от нагрузки и застарелой травмы спина, было не до писанины.

Я отлеживался на чуть теплом полоке в бане, читал свои старые записи из «амбарной книги» (кое-что я туда все-таки успел внести) и плакал над ними, и смеялся. В том, вдруг ставшим таким далеким и недоступным, «доэвакуационном» времени я был совершенно безнадежным оптимистом. Хотя некоторые вещи все-таки сумел предугадать. Жизнь уже тогда окрашивалась в тревожные и мрачные тона.