Улана Зорина - Дар в наследство

– Боже милостивый, помилуй мя грешного! Пусть гонец обрадует согласием хоть на этот раз! – жалобно всхлипнул мужик, рукавом утирая мокрую поросль на грубом лице.

– Не того просишь, Георгий! – вкрадчивый голос громом раздался в ответ. Мужик поперхнулся ворвавшимся смрадом, закашлялся и с испугом воззрился в открытый очаг. Рука сама протянулась к заслонке, но пламя, дрожа, уже вытекало наружу. Грохнувшись на грузный зад, мужик, суетливо отталкиваясь пятками, заелозил по полу, пока не упёрся в холодную стену. Смотрит во всё глаза на опаляющего волос выходца, а самому кажется, что не в хате у стены привалился он, а на сковороде жаркой в гиене огненной мается. Уж рот открыл, чтоб закричать, а тварь бездушная все ближе гнется, душу живую вытягивает, воздух в груди выпаривает, и мочи нет комок ершистый вдохнуть, и силушки нет противостоять напору адскому. Схватил себя за ворот мужик и давай сорочку тянуть да рвать, чтобы воздухом свежим насытиться. Да не рвётся проклятая, а всё туже ворот стягивает, над смиренным глумится. Так рот в крике немом и раззявил, а глаза пуще прежнего из орбит повыкатывались. Некуда спрятаться полоумному в диком ужасе, только волос пучками рвать остаётся. Потянулся мужик, руки трусятся, головенка-то ходуном ходит, куцый волос сквозь пальцы утечь норовит. Что за небыль такая творится с ним? Челюсть, отвиснув, мелко заклацала, а в выпученных глазах отразился нависший скалой силуэт. «Свят… Свят… Свят!» – взмолился мужик в молитве неистовой, но изо рта так ни звука не выцедил. Рука дрогнула, с головы сползла и змеёй пред глазами зависла, и уж пальцы сложились щепотью, а будто камень пудовый повис на ней и крестом осенить не пускает, так и рухнула рука плетью придавленной. Глаза свет режет, терпеть мочи нет, только веки застыли, не слушаясь, а зрачки сжались в зерно маковое, заплясал в глазах абрис огненный.

С багрянцем рыжие цветы роились, тая, оплывали, чтоб снова возникнуть в пылающем облике, разлившись над жертвой сияющим облаком. Две алые дыры сверлили страдальца, склонившись над ним, сковав прочно ужасом плоть. Разверзлась пучина, и голос псалмом вознёсся, не давая священнику взор отвернуть.

– Чего оробел, богомолец? Язык прикусил невзначай? А хочешь, поведаю страшную тайну? В суме у гонца вновь с отказом печать! Ну что приуныл, знать и сам чаял, грешный? Почто спину гнешь и хвалу воздаешь тому, кто отринул людской дух мятежный? Зачем ему вы? Сорная пыль со ступней! Ведь пропасть церквей православных натыкано, до вас, до католиков, как до червей!

Взгляд священника потух, челюсть сжалась, но страх не покинул, дара речи лишил,

Но также с ним вместе пришло понимание, никто его жизни лишать не спешил.

По тесной клетушке пронёсся злой хохот:

– Зачем жизнь твоя мне, подумай ты сам? Мне душу продай и служи в новом храме, что не Христосик, а я тебе дам!

«Ну как же? Как можно?» – метались вскачь мысли, а палец печать прижимал уж к листку.

Боль вспыхнула ярко, и горестно вскрикнув, Георгий отдёрнул кровавую руку ко рту.

– Ну вот, порешили! – сверкнула улыбка, ощерив клыкастую страшную пасть.

– Чтоб жить было легче и мне служил верно, лишу тебя жалости и пошлю власть!

Взмахнуло исчадье пылающей дланью, и вспыхнул священник чудесным огнём, Сжигающем совесть, изгоняющем жалость, оставляя гнилую душонку лишь в нём.

Очнувшись поутру в уютной кровати, священник уже не пугался гонца.

Он загодя знал, что таится в конверте,

А палец зудел как исходная веха такого лихого начала конца.

***

Лия! – будто из-под толщи воды прорезался голос, медленно возвращая в реальность. Он то приближался раскатистыми волнами, то отдалялся вновь, оставляя за собой послевкусие недосказанности.

Девушка слабо приоткрыла глаза. Мягкий колеблющийся свет и специфический аромат мгновенно оповестили обостренный видениями мозг, что она всё ещё в храме. Девушка пошевелилась, и тут же коршуном над ней нависла подруга. Глаза Саши были испуганы, губы дрожали. В руках одноклассница теребила ни в чем не повинную серую шапочку.

– Анжела? – хрипло выдавила Лия и с трудом поднялась на ноги, держась за нежно-персиковую стену храма. Только сейчас девушка увидела стоящих вокруг них монахов, и, озабоченно нахмурившись, выжидательно уставилась на Александру. Стар и млад, обряженные в белые одеяния, с горящими в руках свечами они тихо перешептывались между собой, но из-за гулкого буханья в ушах собственной крови Велиана с трудом могла слышать неясные обрывки:

– …глупая молодёжь…

– …вот Бог послал…

– …надо сообщить…

– Скорая увезла, Кислый поехал с ней, а я с тобой осталась. – выдохнула одноклассница, хватая Лиану за руку. – Пошли отсюда… – неловко накинув капор, цыганка безропотно поплелась за подругой. Надо всё хорошенько обдумать. И, судя по выражению Сашиных глаз, делать они это будут вместе.

Без яркой и взбалмошной Анжелики в тесной комнатке общежития казалось уныло и пусто. Хмурое воскресное утро полновластно захватило город, окуная в повседневную бешеную рутину. Хоть и наступил выходной, но народу на улицах ничуть не убавилось. Все куда-то спешили, бежали, ехали, и так без конца! Только лишь в светлых стенах готического храма царила «мертвая» тишина, а седобородый настоятель, подобострастно склонившись, бесшумно молился: «Боже всемилостивый, за что наслал страшную кару? Помоги избавиться от плодов греховных! Почто беду не отвёл от отроков беспечных? Помоги, не губи душу невинную раба твоего отрока Вадимия! И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!»

С трудом поднявшись с колен, уже отживший большую половину отпущенных лет, настоятель, смиренно взяв в руки свечу, направился вниз. В ту древнюю часть старого храма, которую с давних времён оккупировала нечисть. Он медленно ступал по обшарпанным ступеням, едва освещая путь тусклым колеблющимся огарком. В лицо дохнуло могильной сыростью и плесенью, старик брезгливо поморщился, но назад не повернул. Углубляясь все дальше, он всё сильнее ощущал тяжесть удушливой атмосферы. Тишина завораживала. Она клубилась и пела тоненькими голосами, как будто псалом, но он мог и ошибаться. Возможно, доносятся голоса сверху? Но нет, в храме ведь только взрослые, а тут… Словно в ответ, совсем рядом рассмеялся ребёнок, священник испуганно вздрогнул и закрутился на месте, пытаясь уследить за бешенной каруселью мелькавших отзвуков:

– Поиграй…

– Поиграй…

Вокруг него слышался топот лёгких шагов и пугающее хихиканье.

– Где же вы? – всё никак настоятелю не удавалась разглядеть малышей. Впрочем, ему вообще ничего не было видно, лишь голые бетонные стены.

– Прошу вас, кем бы вы ни были, отпустите отрока! – бухнулся на колени старец, сложив руки в молитве. В ладонях его, отражая свечу, поблескивали чётки. Тишина словно обухом саданула по ушам. Так он стоял и молился, а из чёрного киселя за ним молча наблюдали две хрупкие детские фигурки. Они тянулись к нему, злобно кривя лица, щёлкая сухими тонкими косточками корявых пальцев, раззявив рты бездонными провалами. Но сила Божьего слова была столь велика, что все потуги тёмных сил были никчёмны. Незримые чары отскакивали от прочного кокона веры, светящимися протуберанцами окружившего склонившегося в молитве священника.