Егор Андреев - Былины Окоротья

– Думаю что да, – немного подумав, ответил окольничий, – вот только и ты тогда зови меня Всеволодом. От твоего «воеводы» у меня уже скулы сводит.

Врасопряха рассмеялась, совсем по-девичьи, да так звонко, что сидящий за ними Ксыр оторвал свой невозмутимый взгляд от созерцания бабочки-пестрокрылки, усевшейся ему на ладонь, и посмотрел в их сторону. Воеводе от взгляда голубых, ничего не выражающих глаз стало вдруг не по себе.

– Хорошо Всеволод, пусть будет так, – всё ещё улыбаясь, согласилась кудесница.

– Послушай, – чувствуя неловкость, понизил голос Всеволод, – не моего ума это дело. И ежли хочешь, можешь не отвечать, но, бес возьми, кем приходится тебе Ксыр? В толк не возьму, он ведь от тебя ни на шаг не отходит…

– И ты что ж, решил что он мой… брат? Холоп? Зазноба?

Врасопряха выразительно приподняла брови, и воевода почувствовал что краснеет.

– Нет. Может быть. Не знаю. Вы всё время вместе и… чёрт, у меня от него мурашки бегут по спине. Какой-то он… неправильный, что ли.

Кудесница перестала веселиться. Глянула на Всеволода пристально, сквозь густые длинные ресницы, но воевода поспешил отвести глаза. Не хотел смотреть в меняющие цвет очи морокуньи.

– Правильно делаешь, что боишься, воевода, – посерьёзнев, тихо сказала Врасопряха, – но там, куда мы идём, он может мне понадобиться. Ведь так станется, что то, с чем мы столкнёмся, будет пострашнее Ксыра. К тому же, пока я рядом, он вам не опасен.

– Но ведь…

– Полно об этом, – категорично пресекла дальнейшие расспросы ведьма, – где-то здесь я видела родник. Пойду, умоюсь, ведь ты сам сказал – путь предстоит неблизкий.

С этими словами женщина развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Ксыр в этот раз не сразу поспешил за своей хозяйкой. Подняв голову, он перехватил взгляд воеводы и, не отрываясь от него, легко, одним движением смял в ладони бабочку.

Всеволод вздрогнул. В глазах парня, убившего насекомое, не отразилось ничего. Никакой мысли или чувства, только пустота. Два светло-голубых колодца, ведущих в никуда, походили на чешуйки снулой рыбы. Блёклые и неподвижные, они казались мёртвыми.

Как и предсказывала морокунья, через неполные четыре часа отряд вышел к Камаринской Вежи. Точнее сказать, к её руинам. Останец старой сторожевой башни возвышался на самом высоком холме в округе. У подножия взгорка бил ключ с чистой, студёной водой. Неподалёку раскинулся берёзовый околок. Реденькие деревья, шелестя листвой, манили обещанием отдыха в тени и комфорте. Лучшего места для привала нельзя было и представить. Но чем ближе к башне подходила дружина, тем тише становились люди. К холму отряд приблизился уже в полном молчании. Подняв руку, Всеволод приказал остановиться. Обернулся. Его воины, стянув шлемы, глядели на вершину шеломяня, кое-кто шептал молитвы. Простояв так несколько ударов сердца, гриди потянулись к ручью напиться и наполнить опустевшие за день фляги. Лишь Видогост и Пантелей, направились к нему. В руках один из десятников нёс длинный, обвязанный бечёвкой свёрток. Лицо зубоскала Пантелея на этот раз было непривычно серьёзным. Бережно приняв завёрнутую в холстину вещь, Всеволод поискал взглядом молодого княжича и, махнув рукой, подозвал его к себе.

– Пойдём, Пётр, поднимемся туда, – Всеволод указал на остов башни, – тебе нужно это видеть.

– Это обязательно? Я хотел Ставраса напоить, пошто нам лезть в такую кручу?

– Потому как я сказал. И потому как кое-что тебе понять сегодня нужно будет. Идём.

– Вы не против, если я к вам присоединюсь? – спросила Врасопряха, подходя к ним и отжимая смоченную в ручье косу. Здесь, на открытой солнцу поляне, вдали от тени было жарко.

– Нет, не против. Вот только он, – Всеволод кивком указал на Ксыра, пусть останется здесь. Нечего ему там делать.

Кудесница обернулась и что-то быстро сказала парню на незнакомом воеводе языке. Слова, произнесённые тихим властным голосом, прозвучали странно, словно лай, но Ксыр их очевидно понял. Молодец послушно опустился ниц, сев на землю прямо там, где стоял, и Всеволоду показалось, что камни его ожерелья на мгновение засветились. «Помстилось мне. Всего лишь отблеск света. Искра. Блик солнца отражённый в гладком камне, ничего боле», – решил про себя воевода.

На холм они поднимались молча. Крутой склон, густо поросший хвостами пырея, метёлками донника и шарами качима стрекотал под их ногами бесчисленным множеством насекомых. На тонких тенетах, сплетённых пауками средь пока ещё невысоких стеблей кислицы, висели росяные капли. Пахло свежей луговой травой.

Медленно, не торопясь, воевода со спутниками взошёл на вершину шеломяня – гладко стёсанную, словно отсечённую ножом каменистую проплешину. Там среди зарослей крушины покосившимся столпом возвышалась сторожевая башня. Издалека она походила на обветшалую, но всё ещё крепкую твердыню, однако здесь, вблизи, урон нанесённый зданию стал более заметен. Круглое, сложенное из булыги основание вежи было испещрено выбоинами и паутиной трещин. Часть кирпичной стены обвалилась, обнажив ступени винтовой лестницы, по которой гарнизон когда-то поднимался в бревенчатый шатёр. Наполовину выгорев, он ощерился остриями обугленных, почерневших балок. Сквозь уцелевшие бойницы проглядывало небо. Кое-где сохранившийся лемех кровли от бушевавшего здесь когда-то жара покорёжился и встал дыбом, напоминая чешую дракона.

Пройдя средь леса наполовину истлевших, заострённых кольев, вбитых у основания башни, Всеволод вышел к её порогу, встав на лысом пятачке голой земли, на котором до сих пор не росла трава. Чернеющий зев входа вывалил наружу сорванную с петель, окованную железными шипами плиту входной двери. Искорёженная, она лежала на кирпичной крошке, словно изъеденный ржавчиной язык.

Опустившись на колени, воевода развязал шнурок на свёртке и извлёк из него сулицу с лавровидным наконечником. Ратовище оружия было обвязано множеством разноцветных полосок ткани, ленточками и шнурками, на которых болтались мелкие предметы: пуговицы, бубенцы, маленькие соломенные куклы, костяные гребни, медные зеркала. Размахнувшись, воевода с тихим, печальным звоном вогнал остриё в землю, и копьё замерло среди десятка таких же странных подношений этому месту. По выцветшим, линялым отрепьям, лишайнику, выросшему на древках и рже, покрывшей наконечники, угадывалось, что носят сулицы сюда давно. Не поднимаясь с колен, окольничий прикрыл глаза и подставил лицо ветру, который тут же принялся теребить его густые чёрные пряди, не такие блестящие как у Врасопряхи, скорее цвета угля, чем каменной смолы.

Сидел так воевода долго, словно позабыв, зачем пришёл сюда. Очнувшись, он открыл глаза и, посмотрев на спутников, начал свой рассказ. Говорил тихо и неспешно, тщательно подбирая слова. Взвешивая их, осторожно пробуя на вкус, как горькое лекарство.