Антон Поп - Рассказы попа Чертякина

Приток приятного чувства переживался сугубо внутренне, внешне – хмурость, как намертво припекшаяся маска, продолжала защищать оголенную душу мальчика. 3-D картина, подвергавшаяся только сезонным изменениям, постепенно суживалась по мере углубления в нее маленького человека. В левой части картины выпирало розовое здание спортшколы олимпийского резерва, в правой – ряд хрущёвок цвета халвы. На языке появился привкус сухого продукта. Сережа не любил халву, но по дороге домой мозг отмечал прежде всего сладкие оттенки этого народного десерта, благодаря чему на некоторое время халва переходила в разряд продуктов вполне приемлемых для употребления.

По центру картины на заднем плане виднелся длинный забор, за которым высились здания комплекса детского интерната, на переднем – дорога домой. Ноги ловко перешагивали неровные стыки тротуара, они же, не мешкая, не заставляя хозяина задумываться, рысьей прытью побежали по мокрой траве в обход неисправимой тропы (в прошлый раз выбрали грязюку). Столб без фонаря как открытый шлагбаум приветствовал Сережу. Тысячи щекотаний полуоргазмическим наслаждением охватили левую ладонь – значит, остались считанные метры до дома. Сережа оглянулся – за спиной 3-D картина с иным содержанием как-бы зловеще напоминала: пока свободен, но завтра ты снова мой. Розовый неказистый идол справа, хрущевские гробы слева и длинный квадратоглаз в конце перспективы тяжелыми глыбами поместились в душе мальчика.

Вот и подъезд. Полумрак укрыл Сережу. Настало облегчение. Вот чего он жаждал – облегчения своего состояния. Может, все-таки открыть тайну маме? А если она не поймет?

– Мама, я хочу тебе кое-что рассказать, – войдя домой сказал Сережа. Дома также находился папа. Он был пьян. – У меня есть друзья. Ты спрашивала, почему у меня нет друзей? Ты говорила, что это ненормально, так не должно быть. А они у меня есть, просто я о них тебе не рассказывал.

Мама сидела за компьютером и изучала электронный дневник. За сегодняшний день там появилась одна тройка.

– Друзья?! Да неужели. Витя, ты слышал? У нашего троечника, оказывается, есть друзья. Что ты мне врешь, Сереженька! Мне опять на тебя учительница пожаловалась, что ты все уроки в окна проглядел. Ты ни с кем словом не обмолвился. Ублюдок ты мелкий. Убить тебя готова!!! На меня весь город уже пальцами тычет. Сын твой, говорят, ходит, будто в карцере живет. Ты что мать позоришь? Сучок эдакий! – тяжелая женская рука отвесила Сереже затрещину, он упал на пол. Из кухни появился папа, он посмотрел на сына и, ухмыльнувшись сквозь пьяный угар, вышел из квартиры.

Мать сдержала свое слово. Гречка невыносимо впивалась в колени. Раны, не успевшие зажить от прошлых стояний, кровоточили и обагряли прилипшие коричневые зерна. Через полчаса мать отправила сына в ванную вытаскивать застрявшую в коже крупу. Промыв раны водой, Сережа принялся за уроки. Мама сидела рядом. Контролировала.

– Мама, у меня есть друзья. Они ко мне ночью приходят. Днем они не могут. Мы с ними играем.

– Что ты несешь?! Какие друзья ночью? Я седею уже от твоих выдумок. Я скоро в старуху превращусь, гаденыш! – постепенно повышая голос, говорила женщина. – Тебе мало что ли досталось? Мало, спрашиваю? – выкручивая сыну ухо, спросила мать.

– Нет, мама, прости, – умоляюще произнес Сережа, – не надо больше, прости, я больше не буду.

– Так. Уроки доделываешь и спать.

– Хорошо, мамочка, – сдерживая слезы, ответил мальчик.

Лежа в кровати, Сережа по обыкновению сгибал ноги в коленях, предварительно прижав их друг к другу. Затем натягивал одеяло до коленных чашечек – створки врат в таинственную пещеру готовы. Гнусавый хохот из глубин пещеры раздвигал врата, и появлялись они. Их было всегда двое. Каждый из них выглядел как два человеческих пальца, средний и указательный. Все из нас когда-то в детстве играли своими пальцами в человечков. Точь-в-точь такие же приходили к Сереже. Они весело выбегали из пещеры и играли меж собой на груди у мальчика: то бегали друг за другом, то играли в чехарду, то спарринговались как кикбоксеры, то устраивали споры на разные, по большей части философские, темы. Время от времени из раздвигавшихся морщин на костяшках вылезали желто-кровянистого цвета глаза и косились на мальчика. Человечки что-то замышляли – невинная игра служила только прикрытием.

С Сережей человечки не общались. Для них его будто не существовало. Они только пользовались его телом для своих игрищ. Но Сережу это нисколько не огорчало – ему нравилось за ними наблюдать, они были очень забавными. Мальчик словно попадал в другой мир, где жил по-настоящему. Пальчиковые человечки не доставляли никакого дискомфорта, наоборот – приносили радость, заставляли на время забыть мир дня и света, полный злых людей. Это был единственный промежуток времени в сутках, ради которого Сережа терпел дневные страдания.

Так продолжалось несколько лет, но той ночью все изменилось. Обычно человечки только слегка касались тела Сережи, производя тем самым приятный массажный эффект. Но в ту ночь мальчик испытывал болевые ощущения – человечки с невероятной силой топали по Сережиной груди, словно долотом пытаясь проделать в ней отверстия. Эти существа не ограничились грудной клеткой – они полезли на лицо. И своими ногами-пальцами безжалостно стали прыгать по носу, щекам, губам, глазам. Сережа хотел закричать от боли, но какое-то необъяснимое оцепенение овладело им. Потом человечки вцепились в горло и перекрыли дыхание. Сережа хотел схватить их и оторвать от себя, но не почувствовал своих рук – они словно исчезли.

Наутро квартира Борисовых наполнилась разного рода людьми. Следователи, медики, криминалисты, и даже экстрасенс и священник стояли у кровати с остывшим, закостенелым трупом. Перед ними был результат небывалого в истории самоубийства. Сережа лежал с широко раскрытыми глазами и нахмуренным лбом, грудь его была усыпана синющими точками-гематомами. Но самым жутким в этой картине было следующее: собственные руки Сережи мертвой хваткой сжимали тонкую шею. Говорят, мальчика так и похоронили, не сумев разжать пальцы.

***

– Все тогда высказали свои предположения, кроме священника. Вернее, он сказал, что, мол, догадывается, чьих это рук дело, но конкретно не обозначил. Ну, вы его, наверное, знаете? Отец Харитон, из монастыря.

– Да, конечно, это мой друг, еще с семинарии. – От рассказанной Павлом Петровичем истории к моему горлу подступил комок, поэтому ответ прозвучал как-то неуверенно, заторможенно. – Мне кажется, я тоже догадываюсь, – слегка дрожащим голосом закончил я.

Меня зазнобило. Я поблагодарил приятеля за откровенность и удалился из кабинета. Больше мы с ним никогда не виделись.

Читать дальше