Игорь Евдокимов - Дело о призрачном юнкере

– Интересные у вас там нравы, – был неприятно удивлен Владимир.

– Не нравы, – отрезал Павел. – Цук!

– Что?

– Цук. Это такой кавалерийский прием – резко дернуть поводья, чтобы заставить лошадь бежать вперед или встать на дыбы. А в училищах так называют «славные традиции», – последние два слова Постольский намеренно выделил голосом. Получилось презрительно. – Подобие «цука» есть везде, но в училищах и кадетских корпусах он самый строгий. Юнкера похваляются, что их традиции восходят к французском Сен-Сиру, а основателем у нас был чуть ли не Лермонтов. Это… Как бы тебе объяснить… Система подчинения. Спайки. Осознания, что сейчас ты самое бесправное существо на земле и только выполняя приказы старших ты заслужишь право через год повелевать другими. Такими же, как ты когда-то. Первый год ты будешь «сугубым зверем», «молодым», «вандалом», «пернатым», «хвостатым». На второй – станешь корнетом.

– Не рановато ли для звания? – фыркнул Корсаков.

– О, поверь, среди юнкеров ты встретишь и майоров, и полковников, и генералов, – мрачно пообещал Павел. – Сегодня ты – «зверь», «вандал» и «скиф», трепещущий под зорким взглядом благородного корнетства, едва садящийся на учебного коня, и представляешь собою только подобие юнкера кавалерии. А через год – ты сам уже благородный корнет и хранитель всех традиций школы! Но до этого тебя будут унижать. Бить. Объяснять, какие кровати в общей комнате «корнетские». Как пересекать курилку. По каким лестницам ходить. Стегать розгами. Тебя разбудят и спросят: «Молодой! Пулей встать! Как имя дамы сердца господина корнета? Какие подковы в четвертом эскадроне Лейб-гвардии конно-гренадерского полка? Что такое жизнь сугубого вандала?»

– И что это такое? – заинтересовано спросил Корсаков. Вместо ответа Постольский резко встал, вытянулся по струнке и отрапортовал:

– Жизнь вандала – есть громадный стеклянный шар, на тонком волоске висящий и разбивающийся при малейшем дуновении благородного корнета!

Он упал обратно на диван:

– Надо же, до сих пор это помню… Понимаешь, это ломает человека. Ломает больше, чем все, что ему довелось вытерпеть в кадетском корпусе. Говорят, что узы братства среди корнетов благодаря «цуку» становятся нерушимыми, но это не так…

– И ты через все это прошел? – сочувственно спросил Корсаков.

– Не совсем, – покачал головой Постольский. – Понимаешь, у «зверя» есть возможность обратиться к благородному корнетскому комитету и потребовать, чтобы в отношении него «цук» прекратился. И если господа корнеты сочтут нужным – то так оно и будет.

– Так просто?

– Почти. Тебя не будут трогать и издеваться. Все станут крайне вежливыми. Ты можешь ходить где хочешь и делать, что вздумается. Но никто после этого не подаст тебе руки, не назовет другом, и не поможет в трудную минуту. Ты перестаешь существовать. И после училища это не прекратится – каждый твой сослуживец в полку будет знать, что ты пошел против славных традиций, а значит недостоин ни уважения, ни продвижения по службе. Ты спрашивал меня, как я оказался в жандармском управлении по железной дороге? А вот так. Теперь ты понимаешь, куда мы едем и с какими трудностями тебе придется столкнуться в поисках убийцы?

21 декабря 1880 года, вторник, утро, Николаевский вокзал, Москва

Несмотря на опасения Постольского, поезд прибыл на московский Николаевский вокзал 10 10 Ныне – Ленинградский. без опозданий. Молодые люди спустились на перрон и поежились от утреннего холода. Сквозь пар, особенно густой в морозной полутьме, когда солнце еще не поднялось над вокзалом, сновали рабочие, артельщики, пассажиры и встречающие. Вдоль вагонов с важным видом прогуливался коллега Павла, железнодорожный жандарм. С дальних путей раздавался свист паровозов. От соседнего перрона, сотрясая платформу отбыл грузовой паровик с закутанным в полушубок и несколько шарфов заиндевелым машинистом.

Другой коллега Павла, посланный московским жандармским отделением встречать прибывших, безошибочно определил Корсакова в дорогом пальто и Постольского в униформе, представился и предложил проследовать за ним. Он явно торопился, но к его неудовольствию Владимир потребовал найти носильщика и доставить от багажного вагона до саней всю свою многочисленную поклажу. Заняло это добрых полчаса, особенно учитывая, что Корсаков самолично пересчитал все чемоданы и портпледы, да еще и проверил, не вскрывались ли они. Дорожный саквояж он никому не доверил и держал при себе.

Наконец основательно просевшие сани двинулись от вокзала. Корсаков вспомнил, как приезжал сюда совсем еще маленьким ребенком, когда площадь перед красивым зданием с часовой башенкой еще представляла из себя один огромных размеров пустырь – Рязанский и Ярославский вокзалы тогда еще не были построены. Сейчас же кругом было не протолкнуться от служащих, пассажиров, биржевых и ломовых извозчиков.

Путь приезжих лежал еще дальше, на самую окраину Москвы, к Проломной заставе. Лошадка бодро тащила сани сначала в сторону центра, затем они свернули на Новую Басманную улицу и ехали до широкой площади Разгуляй. Корсаков здесь никогда не был, но без труда узнал бывший дворец Мусина-Пушкина – огромное розоватое здание, отданное Второй московской гимназии. По легенде на фасаде дома располагались солнечные часы, проклятые то ли еще Яковом Брюсом, то ли французским аббатом из церкви Святого Людовика. Слухи настолько пугали юных учеников, что директор вынужден был обратиться к Корсакову-старшему, дабы развеять их. После тщательного осмотра, Николай Васильевич постановил, что никакой чертовщины со зданием не связано, и солнечные часы (несмотря на не вполне удачные очертания, смахивающие на крышку гроба) угрозы для гимназистов не представляют. Историю эту Корсаков-старший смеясь рассказывал подрастающим сыновьям.

За Разгуляем сани повернули направо, на главную улицу бывшей Немецкой слободы 11 11 Ныне – улица Бауманская. . Район этот сильно выгорел в 1812 году и сейчас мало походил на европейский городок, заставший великого преобразователя – Петра I. О прошлом напоминала только старая лютеранская кирха Святого Михаила, люд же сюда переехал обыкновенный, купцы да мещане. За Немецкой сани вновь повернули, теперь уже налево, и, перевезя приезжих по Дворцовому мосту 12 12 Ныне – Лефортовский мост. через замерзшую Яузу, покатили вдоль леса.

– Это уже часть училища, – крикнул сопровождающий их жандарм. – Бывший дворцовый парк.

– Дворцовый? – переспросил Корсаков.

– Да. Строили для сподвижников Петра Великого, но они все перебрались в Петербург. Старое здание меняло хозяев, перестраивалось в усадьбу, потом стояло заброшенным, пока его не отдали училищу во времена правления государя Александра Павловича.