Лами Кой - Сторге

В любом случае, я рада, что оказалась здесь, наверное, даже рада и тому ещё, что этот дурацкий поезд уехал без нас. Но Эредин переживает: он думает, мы не уедем. Да, мы не на курорте и не в отпуске, но можно же сесть на электричку и хотя бы доехать до дома… На это у нас деньги ещё есть вроде».

Тася устала. Оказалось, на время эпидемии они не имеют права выехать из города, но они не могут и долго оставаться в нём, а поезд уехал… Эредин нашёл им дешёвый хостел, Тася кривилась и всячески пряталась в себе от людей, что были с ними в одной комнатушке, но молчала: она понимала, что пока это их единственный выход, однако уезжать надо было как можно скорее, а пытаться оплатить прокат на лошади, проскакать всего километров пять, а дальше идти несколько дней или недель пешком желанья не было, да и можно было потеряться. Девушка погружалась всё больше в себя, переживая и не замечая своего Рю, но уже вскоре Эредин сказал, что есть возможность поехать с каким-то служебным вагоном в обмен на помощь с погрузкой и перевозкой, на что страдающие вдали от дома не могли не согласиться.

– А почему книга называлась «Сомнение – потеря крыльев»? Почему она была об этом? Если даже не знаешь, на что способен, твои способности от этого никуда не денутся, разве не так? И то, что ты сомневаешься в своих возможностях, не говорит, что у тебя нет таланта, – спрашивала Тася.

– Это название говорит о том, что сомнения мешают раскрыться твоему потенциалу, мешают сделать задуманное, рвут канаты моста, даже если тот у тебя был врождëнным, как связки.

Доктор Морриаса чудная и ненавистница чудных. Высокая и очень худая темнокожая дама средних лет в чёрных кожаных каблуках со строгим острым носом и, что естественно, в белом халате. Сама она больше похожа на гибридную островитянку: глаза большие, но с красивым суженным разрезом, нос маленький, аккуратный и ровный, но через чур острый из-за худобы, а губы очень пухлые, как у негритянки, волосы тёмно-серого металлического цвета крупными мягкими волнами объёмной причёски ложатся на пояс плеч. Сейчас эта уважаемая больницами леди, пожалуй, больше следила за собой, чем за пациентами, поскольку ныне они не сильно-то её волновали. Доктор Морриаса заключила сделку, из-за которой все души под её ладонями предавались страданиям и очищению в страданиях. Чем больше людей ещё погибнет от её ножа, тем больше душ исцелится. Они пусты, пока не наполнятся чем-то свежим, должно получиться новое вещество, новое создание, если к холёности прилить нужду. Под каблуком доктора Морриаса все они испытывают жажду и страдание, пациенты видят муки обыденных жизненных и бытовых проблем перед собой, бедность, из которой не могут найти выхода, чувствуют голод и нехватку во всём, закрытые двери, даже если в настоящих домах их полно золота и пищи, ждущих своих хозяев после «лечения».

Больше Морриаса не имела своей собственной души: она обменяла её на такое лекарство и способность давать его каждому неосознанному.

***

Воображение – большая сила, но иногда чудными становятся больные люди, либо не отличающие вымысел от реальности или воспоминаний, либо убеждённые, которые видят мир только в определённом свете и оттого портят его, превращают в то, во что верят сами. Пессимисты.

Вот причина, по которой леди Морриаса ненавидела чудных. Да, она сама являлась убеждённой.

Я честно вижу тебя чудной тоже, потому и думаю, что мы подходим друг другу. Есть определённая связь, я считаю, некоторая общность или параметр, по которой мы находим своих близких. Я помню, как однажды моими убеждениями, мечтами и планами на жизнь мне удалось повлиять на тебя, и ты подарила мне невероятное чувство, которое я обязательно ещё повторю, оно стоит того, чтобы к чему-то стремиться. Это восхищение. Сейчас, наверное, мы очень разные, и мой след в тебе, как и твой во мне, этого не отменяет, и я продолжаю помнить лишь ту девочку, с которой училась в шестом классе, с которой очень любила и люблю гулять по Хабаровску, которую вижу здесь до сих пор, и тебе же я дала прочитать свой первый нормальный и полноценный рассказ, он был тогда про Персиковое золотое королевство, а сейчас – про мои размышления о просто друзьях, влюблённости и любви. Знаешь, сейчас я на сто процентов уверена только в том, что люблю маму, Женю, умершего кота, его старую маму, мяукающего чёрного двадцати однолетнего пирожочка, и свою собаку, что суёт приправой свою шерсть в любую еду и питьё, а конкретно сейчас лежит возле меня, домогается и вздыхает. Я реально вижу тебя в других людях, они все кажутся очень похожими на тебя: у всех на лице родинка, смуглая кожа, карие глаза, каштановые волосы и потрясающий вкус в одежде – это невыносимо. Ты – дух в моём «Сторге», который поддерживает рост травки и деревьев, ты тёмная зелень и редкая прохлада в этих краях, моя свежесть в голове, которой сложно, по правде говоря, там устроиться. Я хочу теперь, чтобы мной восхищались, но даже если я сама этого не добьюсь, пусть теперь Тася сделает всё возможное. Не думай, пожалуйста, что она такая незрелая и скучная. Её незрелость – мой кисловатый плод на этой ветке, он достоин быть хотя бы потому, что косточка, прячущаяся внутри мякоти его, однажды попадёт в землю и породит дерево с кучей гроздьев великолепных сочных розовых ягод. Они будут сладкими, я обещаю.

Сейчас есть ещё один человек, отношение к которому схоже с отношением к тебе, часть его маленькая в Эредине, так что знакомьтесь (но там много ещё кого внутри персонажа, так что лучше читай отдельные, более личные мини-главки).

«Дети невинны и чисты», – говорят взрослые, но они не знают, сколько красок те впитывают из палитры родителей и даже случайных знакомцев и незнакомцев. Но этот ребёнок держал на голове руки, прижав к животу маленькие ноги, чьи кости врезались сквозь великоватые для мальчика брюки.

– Мама, почему люди жестоки ко мне?

Но в горле её встал ком, когда она услышала это, глаза, широко распахнутые, карие смотрели в глаза его: её чистый белый малыш, которого она всегда так любила, в которого всё это время вкладывала всю заботу, доброту и искренность, сейчас грустно вопрошал умным, но растерянным взглядом свою маму. Она погладила его по голове, но так и не нашлась, что ответить, хотя знала, она давно сама задавалась таким вопросом и, пусть привыкла к собственному же ответу, сейчас будто не могла произнести ни слова, чтобы успокоить маленькую душу, прятавшуюся у неё под крылом.

Бедная женщина не знала тогда, что душа её сына уже потеряна.

***

Вдоль стен робко и дрожа ходил тонкий и худой нервный пожилой человек, дети смотрели на него и отчего-то смеялись. Кажется, они о чём-то говорили ему, но джентльмен молчал и закрывался от детей, словно эти шкоды-малыши, эта подворотня могла что-то ему сделать. И ребятки, посчитав дядю сумасшедшим, стали кидаться в него камнями. Взрослый человек натягивал на бок лица шляпу, сжимался ещё больше внутрь своего старого полосато-серого костюма и затем, достигнув края арочного перехода между домами, бежал по светлой улице со всех ног, чтобы его не догнали. Кто не догнал? Зачем бы детям такое? Тем временем человек знал, что его в этом мире не любят, что человечество всегда было жестоко и ничто это не изменит. Люди презирают его и втайне смеются над ним. Обществу было бы лучше, чтобы он умер. Да, все они в тайне хотят его смерти…