Владимир Барышев - Озеро, которого нет

Просторный двор за воротами был отгорожен железной сеткой – рабицей, отчего все происходящее на соседском подворье было видно как на ладони. За забором о чем-то оживленно беседовали две девчонки в простецких цветастых платьицах, обе с косами, и мужчина довольно бесшабашного вида, похожий на московских бомжей – с взлохмаченными волосами, в старомодной рубашке навыпуск и драных штанах в каких-то масляных пятнах. Пока дед возился с дверным замком, все трое косились на Ромку так очевидно и пристально, как будто это на нем были замызганные штаны.

– Какие славные девочки, – тихо, с мечтательной улыбкой проговорила Ромкина мама. – А это, должно быть, их отец. Кажется, я его даже знаю… Интересно, кто он теперь, чем занимается?

– Пастух, наверное, – бросил Ромка небрежно. – Гусей по болотам гоняет.

– Фу, Рома, как тебе не стыдно! Если я не ошибаюсь, зовут его Слава, дядя Слава, и он, помнится, совсем недурно учился в школе и даже куда-то поступал… Папа, – обратилась она к деду, – ведь это Славик, да?

– Где? – спросил Максимыч, высматривая что-то у себя под ногами. – Чего-то не разгляжу, стар стал.

– Да вон там, за садовой изгородью. С ним еще две девочки. Это Слава?

– Слава жене муж ее, – отозвался дед хмуро, – так у нас принято. Или в гости позвать?

– О чем ты, папа! Я про то, что у него дети. Две девочки, да? Ромке подружки…

– Может, и так… Только нам с тобой до того дела нет, без нас разберутся. Пойдем-ка в дом, краса-девица, поможешь на стол собрать. А ты, – кивнул Максимыч Ромке, – коли охота, можешь пока тут поскучать. Осваивайся, держи нос по ветру. Ты тут за хозяина.

Мама с дедом зашли в дом, а Ромка, уныло кивнув в ответ, сунул руки в карманы и неторопливо зашагал по двору, поглядывая по сторонам, как будто его и на самом деле интересовали все эти сараюшки, дровники и верстачки, сработанные руками его деда и расставленные по своим особым местам. За сетчатым забором беседа, между тем, продолжалась, но Ромке, справедливо подозревавшему, что шепчутся о нем, ничего не было слышно.

– Нет, пап, чего-то с ним не то… Бродит, как неприкаянный, по двору, а глаза такие… такие тоскливые, что у собаки бездомной, – сказала девочка постарше, которая была выше своей сестренки на целую голову.

– Устал, верно, с дороги, – пожал плечами мужчина. – Может, переучился. В Москве ведь, знаешь, школы какие…

– Какие?

– Ну, как тебе объяснить? Заумные.

– Как это?

– Ну, это когда ум за разум заходит, а кушать все равно хочется.

– Он не очень-то похож на голодного, – младшей сестренке тоже хотелось высказаться. – Просто… просто он какой-то растерянный весь, как будто из леса пришел. Дикий какой-то, как Маугли.

– Ты что, отозвалась старшая, – в Москве, знаешь, сколько народу живет? Глупая!

– Знаю, много их там. Ну и что? Нас же там нет! Таких, как мы, он никогда не видел. Вот и одичал сразу. Да, пап? В этом смысле он дикий?

– Мегаполис, – мужчина грустно улыбнулся, – это понимать надо… Он не дикий, он – комнатный.

– Комнатный дикарь! – фыркнула старшая девочка. – Из Москвы!

– Там живут несчастные, – неумело пропела младшая, изображая на лице страдание, – люди-дикари…

– На лицо ужасные, – приглушенно продолжили все трое нестройным хором, – добрые внутри.

И дружно рассмеялись, позабыв о приличиях, чем привели таскающегося по двору, как лев по клетке, Ромку в крайнее замешательство. Он грозно шмыгнул носом, развернулся к соседям спиной и решительно ступил на дедово крыльцо.

На террасе стояло красивое старое кресло, обитое кожей, и Ромка присел на него, предавшись раздумьям. Здесь было прохладно, тихо и уютно. Кресло оказалось достаточно глубоким, чтобы окружающий мир потерял свое значение или, как минимум, видоизменился.

И с чего это, собственно, он взял, что соседи смеются над ним? Мало у них своих забот. А может, они просто хотят обратить на себя его внимание. Ищут расположения. Скорее всего, так оно и есть.

Ромка улыбнулся своим мыслям, от которых на душе посветлело. Завтра он познакомится с этими хохотушками – их сальный папочка его не интересует, – и тогда посмотрим, кто из них смеется лучше. Он может порассказать девчонкам такое, отчего у них уши мигом очебурашутся. И вот когда их глаза полезут на лоб…

Нет, он не станет над ними смеяться. Он даже не усмехнется, ни один мускул не дрогнет на его лице. Благородство манер и глубина ума не позволят ему и намеком выказать свое превосходство. Они и без того все поймут, конкретно. Москва, дорогие мои, это вам не Козельск!

С последним Ромкиным выводом формально были вполне солидарны и сестры-соседки, которые, между прочим, вовсе не были такими уж хохотушками, как могло показаться с первого взгляда, скорее даже наоборот. Смех был нечаянным и не в укол Ромке, а с чистой радости понимания друг друга с полуслова, от доброго любопытства.

Все правильно, девчонкам страсть как хотелось познакомиться с юным москвичом и произвести на него хорошее впечатление. Им хотелось того же, чего хотелось Ромке, только никто из них ни за что в этом не признался бы. Увы, так устроен мир – все простое почему-то оказывается чрезвычайно сложным…

На следующий день мать Ромки уехала обратно в Москву, Ромка с дедом ее проводили, а уже к вечеру роковая тройка скучилась для упряжи на старте своих приключений – на лавочке у дома девчонок. Дикарь оказался совсем не комнатным, а вполне компанейским, сестры не выглядели забитыми провинциалками. Общий язык был найден уже спустя четверть часа.

С этой самой неформальной, как выяснилось впоследствии, встречи, все и началось, причем события стали разворачиваться так стремительно и непредсказуемо, что не всякому триллеру за ними угнаться. Не верите? Ну и правильно. Мы тут тоже поначалу не верили, пока вся эта лихо закрученная кутерьма невероятных фактов не треснула нам по темечку со всего маху вот этой самой рукописью, что сейчас перед вами, которую доставил в редакцию один из очевидцев происшествия.

Глава 2. ЗАГОВОР

Итак, все началось с того, что господин Сидиром, московский тинэйджер, пребывая в компании двух девчонок, с которыми едва познакомился, разглагольствовал о виртуальной реальности, пытаясь объяснить юным провинциалкам, какая это замечательная вещь. Знал он о ней очень много, но больше все чувственно, в мыслях, а вот слов у него не хватало. Мир управляемой фантазии, мир чужого воображения, который создали практичные люди, быстро становился твоим благодаря «умной» машине. В этот мир можно было войти и жить в нем.

– Понимаешь, – обращался он к Оле, которая была ближе ему по возрасту, – это кино, где ты сама участвуешь. Ты можешь взять там себе любую роль, а захочешь – будешь режиссером, и все актеры станут тебя слушаться. Понимаешь?