Кай Вэрди - Любава

Деревенька сплошь зарастала сорными травами и уже вполне взрослыми деревьями, росшими зачастую прямо из домов. Вскоре дорога свернула, образовав перекресток. Выбрав наименее заросший путь, Илия двинулся по нему. Тут было вроде попросторней – кустарники и деревья не мешали обзору, и вскоре он увидел несколько явно обитаемых домов. Из пары труб даже шел дым. Проехав до конца улицы, священник увидел сидящих на лавочке стариков. Невдалеке свободно бродила облезшая и, на первый взгляд, еле дышащая лошаденка, похоже, ровесница старичков, с нескрываемым любопытством наблюдавших за машиной.

Остановившись, священник вышел и вежливо поздоровался. Старушка, подслеповато щуря слезящиеся глаза, оглядела его с ног до головы придирчивым взглядом, пошамкала беззубым ртом и, вздохнув, сочувственно проговорила:

– Заблудился, милок? Здеся церквей-то уж, почитай, лет сто, как не стало. Вот как поломали опосля революции ироды церкву-то, так, почитай, и всё. Тебе дальше ехать надоть, там в области храмы-то вроде есть, а здеся ни… Ниче нету, – покачала она головой, подтягивая концы платка, завязанного под подбородком. – Обратно езжай. Тута дальше-то дороги нет. А с Бережков можно в объезд и до области добраться.

– Не знаю, заблудился я или нет. В Ивантеевку мне надо, – улыбнулся Илия.

– Так тута Ивантеевка-то… Ты в гости, чтоль, к кому приехал? – вдруг озарило старушку. – Так ежели в гости, тады да… Отдохнешь, воздухом подышишь, а то вона, бледный-то какой, аж посинел весь. А здеся воздух, да молочко парное, да лес. Глядишь, и оздоровеешь, поправишься. Надолго ль в гости-то?

– Маньк, по делу спрашивай. Чего пристала к человеку? – выплюнув изжеванную травинку и пихнув острым локтем сидящую рядом бабку, проворчал худой как жердь дедок с торчавшими в разные стороны из-под видавшей виды кепки седыми волосами. – Тебя как звать-то? – перевел он взгляд на священника.

– Илия мое имя в православии, – произнес священник. – А как мне к вам обращаться?

– Она вон Манька, так бабой Манькой и зови, а меня тута все Петровичем кличут, – пожал плечами старик. – Так я привык ужо… И ты так кликай.

– А ты к кому приехал-то? – перебила Петровича баба Маня. – К Верке, чтоль? Вроде только у ей племянники-то по церквам ходют…

– Не в гости я сюда приехал, баб Мань, и не на отдых. Будем храм здесь восстанавливать с Божьей помощью, слово Божие людям нести. Многие, наверно, и некрещенными живут, и умирают без отпущения грехов, хоронят людей не по-Божески, без отпевания. Нельзя так, – ответил Илия. – Детей-то здесь кто крестит? О Боге им кто рассказывает?

– Окстись, каких детей-то? – махнул на него рукой Петрович. – Откудова тут детям-то взяться? Тута вон Верка самая молодая, дак ей уж за шестьдесят давно. Всего и осталось семь дворов живых, да еще не известно, что через год станет. Вона, этой зимой троих схоронили…

– А какой храм ты восстанавливать-то собрался? – подалась вперед баба Маня. – Уж не тот ли, что ироды взорвали? Который воон там, возле Настасьиного дома стоял? Его, чтоль?

– Думаю, да. Если в Ивантеевке нет другого храма, то его, – кивнул головой Илия. – Петрович, а сколько душ-то живых в Ивантеевке сейчас осталось?

– Да ты посчитай, – доставая клочок газеты и не спеша, но сноровисто скручивая цигарку, проговорил Петрович. – Вот мы с Манькой, Верка с Иваном, Степановна, Володька, Иван Петрович с Татьяной, Нюрка с Генкой да Тонька с собакой Руськой. Маньк, все вроде?

– Все, – кивнула головой старушка, и, пошамкав губами, добавила, – Тонька-то зимой Витьку схоронила, а Колька еще по осени помер, а за ним и Тоська его убралася, к весне уж… Неуж не помнишь? – сдвинув брови, толкнула она рукой Петровича. – Совсем старый стал, память уж отказывает… – словно извиняясь, заворчала она.

– Чего-й то это я не помню? У тебя про живых спрашивали, а ты мертвых поминаешь, – закуривая и не выпуская цигарки из уголка рта, забормотал дед. – Старый я стал… Сама молодая больно!

– Да уж помоложе тебя буду, – уперла руку в бок баба Маня. – Говорю ж, совсем плохой стал! Забыл, что я на три года тебя моложе?

– Не моложе, а дурнее, – повысил голос дед. – Тебе до мово разума еще три года расти!

Илия, глядя на перебранку стариков, задумчиво улыбался. Не то, совсем не то ожидал он увидеть в Ивантеевке. И как только епархия на строительство здесь храма согласие дала? Для кого его тут восстанавливать? Для десяти стариков, которые и десяти лет не проживут? Деревушка-то вымирает… А по церковным записям в начале века в Ивантеевке проживало аж четыреста шестьдесят восемь душ, в Бережках двести сорок девять… Немаленькие поселки были, да и окрестные деревеньки тоже… Конечно, сильно прошедший мор подкосил, много умерло тогда, дети почти все, да и взрослых едва ли четверть осталась. Но ведь должны были еще нарожать!

– Нашли, что восстанавливать! Они б лучше магазин в тех Бережках поставили, а то на церкву замахнулись! Тама на двадцать верст окрест две деревеньки – сами Бережки да Кузькино, да и все, больше-то ничего и нетути. Наша-то Ивантеевка и вовсе уж не в счет! – спор стариков продолжался. Казалось, они и вовсе забыли о священнике, стоявшем рядом. – В Бережках еще живут люди, а в Кузькино и десять дворов наберется ли? Живут, как и у нас, старики одни бездетные да брошенные. А в магазин аж в Алуханск ездить надоть всем. Потому магазин нужнее вашей церквы! – взглянув на Илию, она при последних словах ткнула в него согнутым, изуродованным артритом пальцем, словно это Илия сейчас решал, что ставить в деревне – магазин или церковь.

– Храм тоже нужен. Нельзя все время о мирском думать, о душе тоже позаботиться надо, – примирительно произнес Илия.

Пока старики спорили, к ним начали подтягиваться и другие жители. Подходили, спрашивали, что здесь батюшка делает, кто-то подошел за благословением, одной бабульке пришлось пообещать, что обязательно отслужит молебен за упокой ее мужа, умершего три месяца назад, и утешить несчастную… Пока Илия занимался собиравшимися стариками, получившие благословение и утешающие слова собирались в кучку и обсуждали его появление. Наконец, у них созрел насущный вопрос, и баб Маня, на правах больше всех знакомой с батюшкой, подойдя, дернула его за рясу, обращая на себя его внимание:

– А гдей-то ты жить собираешься, ась? В церкви-то жить не сможешь… Там не то что крыши, стен нету…

– В храме и не живут, баб Мань, храм – это дом Господень, а мы в нем все гости. Жить я в доме буду, что недалеко от храма стоит. В администрации сказали, что он вполне пригоден для жилья.

– Энто в каком доме-то? Уж не Настасьином ли? – охнула Степановна, прижав платок к губам.

Илия улыбнулся, развел руками.

– Да я и не знаю, Настасьин это дом или нет. Мне не сказали. Объяснили, который, да ключ дали. Он слегка на отшибе стоит, крайний дом в деревне, ближе всех к храму. Ну, мне оно и удобней. Ну да посмотрю. Может, возле храма сторожка цела, так я в нее переберусь, мне много не нужно.