Денис Игумнов - Солнечные дни

И вот сейчас моя хрупкая Настенька неуклонно приобретала черты существа из мира теней. Летний золотистый загар, полученный в подарок от южного солнца морского побережья, в одночасье поблек, выцвел. Синие озёра глаз провалились в тёмные круги омутов измождения. Она подурнела и похудела за эти две ночи килограммов на десять. При её оптимальной форме она и так обходилась без излишних жировых запасов, а сейчас кожа на костях натянулась, словно обшивка на барабане. Страдания и смерть лучшее фитнесс средство на свете. Смотря на неё, мне становилось по-настоящему страшно, я боялся, что дед утащит её с собой в могилу. Но что я мог в такой ситуации поделать? Оставалось ждать. Я хотел, чтобы моя любимая красавица жена вернулась из царства вечной ночи обратно к свету, ко мне, и вернула себе всё, что потеряла благодаря её расчудесному дедушке упырю.

Дед Игнат продолжал орать. Бессвязные выкрики кривым шилом протыкали мои барабанные перепонки, раскаты то ли смеха, то ли галопирующих хрипов, доходивших до громкости работающего прямо над моей головой бульдозера, давили, перемалывали моё сознание в кашу истерики. Бормотание, кряканье, кряхтение, раздробленные на отдельные слога звуки слов на несуществующем языке страны мёртвых, преследовали меня круглые сутки, не давали покоя. Я бы давно свихнулся и уехал в дурку, если бы не небольшие передышки, которые я себе позволял себе, уходя на улицу, подышать свежим воздухом. К сожалению, последняя декада ноября не очень-то приветствовала длительные прогулки. Температура неуклонно приближалась к нулю, а по ночам залезала и на территорию минуса. То ледяной дождь, то мокрый снег. Промозгло, серо и уныло, но хотя бы не слышно голосящего безумия деда.

Настя себе таких кратковременных передышек не позволяла. Долг родственной связи она отрабатывала в полной мере, тщательно и без фальшивых ахов-вздохов. Как оказалось потом – ей это стоило таких трудов и энергетических трат, о которых я тогда и не подозревал.

Ад перехода с этого света на тот кончился ровно в четыре часа утра, почти через трое суток после нашего приезда. Дед Игнат отдал богу (а скорее дьяволу) душу и освободил нас от тяжкого бремени своей кончины. Раскалённая печь разума "колдуна" перестала работать, жар нервного напряжения спал. У меня создалось ощущение, что я из заполненного едким дымом подвала, наконец-то выбрался на свежий воздух. Уф-ф. Неужели всё закончилось?

Дальше были похороны. Чужие, отполированные равнодушием к чужим бедам, люди из государственных служб, подготовка, встречи непонятно с кем и зачем. Тоже не весело, но всё же лучше, чем затянувшейся концерт, виртуозно исполняемый умирающим стариком. Соблюдение обряда погребения довольно грустное занятие, но, по сравнению с предшествующими событиями, совсем не тяжёлое. Необходимые хлопоты, неизменно следующие за облегчением после многодневного нервного запора. Пока жена отходила от трёх бессонных ночей, отсыпалась, восстанавливая силы, я договаривался о погребении, ездил в город выбирать гроб, заказывал цветы. Похоронить человека не дешёвое мероприятие даже в Подмосковье, но денег я не жалел, хотел, чтобы всё прошло по первому разряду и – как можно быстрее. В этом желании мне очень помогли агенты одной похоронной фирмы – настоящие алчные падальщики, но отлично знающие своё дело. Повезло, могло быть и по-другому, как это часто у нас бывает: взяли бы деньги, а сервис бы предоставили такой, что туши свет, на всю жизнь запомнили бы. Профессиональные похоронщики достали все нужные справки, предоставили каталоги ритуальных принадлежностей и осуществили транспортировку тела в морг и оттуда на кладбище.

Хоронили Игната Петровича на старом деревенском кладбище. В последний путь его провожали только мы с женой. Позже к нам, когда гроб опустили на дно могилы и мрачного вида рабочие, они же носильщики, начали набрасывать на него комья мёрзлой, при дневном свете начавшей быстро разлагаться (не таять, а именно разлагаться, превращаясь в бурую густую слизь) земли, подошёл один довольно красочный, в своём роде, персонаж бомжеватого вида. Он принадлежал к особой касте нищих, харчующихся исключительно на погостах. Бомж, судя по соответствующему виду и гадкому запаху, исходившему от него, имевший именно этот социальный статус, бочком, прихрамывая на обе ноги, приблизился к нам. Скроив плаксивую рожу, протянул ко мне свою грязную клешню. Настя на это "явление" не обратила ни малейшего внимания. Она вся погрузилась в созерцание происходящего перед ней культового действа постепенного исчезновения гроба под слоем неуклонно растущей на нём грязи.

Нищий представлял собой редкое чучело: таких субъектов и на площади трёх вокзалов не найдётся: раньше в девяностых годах может быть, но они, все эти привокзальные ветераны, давно вымерли. Кроме этого, колоритная его внешность во многом обуславливалась прикидом соответствующей последней моде гильдии нищих. Пальто, разъехавшееся по швам, бывшее когда-то небесно-голубым (лет сто назад), а теперь приобщившееся к цвету сырой земли, с наполовину оторванным меховым воротником, судя по виду скроенным из крысиных шкурок; гниющие пузыри ватных штанов, из прожжённых дыр которых вылезала их коричневая начинка; башмаки доведённые временем их употребления до состояния тухлой капусты, обмотанной белым скотчем. И как довершение к портрету, как последний красочный штрих, на голове нищего прилепился капюшон детской курточки, выброшенный на помойку еще во времена "Перестройки".

Само собой разумеется, от этого великолепия, цветка помойки, воняло смесью застарелого гнойника и выгребной ямы. При встрече с ним в другом месте, я, без лишних реверансов вежливости, послал бы его в половые дали, но здесь, на кладбище, так вести себя было не принято и мне пришлось плеснуть водки (щедро плеснуть, надо признать), захваченной мной специально на кладбище, в пластиковый стаканчик и протянуть ему. Передавая ему стакан, чтобы кладбищенский нищий помянул деда, я старался избегнуть даже малой вероятности дотронуться до него. Стоило ему охватить стаканчик раздутыми воспалением сосисками бордовых пальцев, я сразу отдёрнул руку, как от гнезда диких ос.

Ни сказав и слова благодарности, бомж выцедил полстакана огненной воды одним махом, не разжимая зубов. Меня аж передернуло. После чего нищий, и не думая уходить, заглянул в могильную яму и, скосив желтушные, нездоровые глазки с чёрными точками зрачков, немилосердно шепелявя, произнёс:

– Пуштое мясо кидают шобакам, а не в шемлю шакапывают.

– Что? – Я подумал, что ослышался.

Посмотрел на жену. Может, на фоне трёхдневного недосыпа у меня начались слуховые галлюцинации? Настя же вообще отвернулась. С самого момента появления бомжа она вела себя так, будто и вовсе его не видела, но не заметить она его просто не могла. Он стоял всего в шаге от нас и с такого расстояния до неё просто не мог не долетать ядрёный дух прелого лука, мочи и по жизни немытых ног. А она будто бы ничего и не замечала.