Элла Войта - Собаки мертвы

Три недели назад она наконец приняла окончательное решение. Все обдумала и уже посоветовалась с Гопчинским. Этот милый старикан был старинным другом отца и у него была солидная юридическая фирма. Основной их специализацией были не разводы, а куда более серезные дела, но Гопчинский знал ее с детства, внимательно выслушал и обещал помочь. Он посоветовал еще раз все обдумать и взвесить, но в случае, если ее решение останется неизменным, согласился представлять ее интересы при бракоразводном процессе. Он дал ей несколько практических советов как себя вести в ближайшее время. Она была уверена, что дальше этого кабинета разговор не пойдет. Гопчинский был специалистом высокого уровня. Вчера она не сообщила ему о смерти друга. Долго думала и не сообщила. Гопчинский не обидится, он умный старик и все поймет. Она знала, что отец ни с кем из друзей не поддерживал связи уже много лет. Что было, то прошло и ушло навсегда.

Сегодня утром она уже знала, что в квартиру на Хрещатике больше не вернется. Потому она и взяла с собой детей, потому что знала, что не вернется.

Она допила бокал и налила себе еще один. В голове шумело, ведь она совсем ничего не ела сегодня. И есть до сих пор не хотелось, а вот пить коньяк хотелось. Лампа под черным абажуром выхватила из полумрака пятно на кожаной поверхности стола. Сам стол был девственно пуст: ни бумаг, ни письменных принадлежностей, ни ноутбука.

И что же впереди? Кажется, что ничего. Два года брака с Волгиным остались позади, и она уткнулась в черную пустоту. «На Говерле», все эти люди, все эти метания, все вдруг предстало в истинном свете. Все это неважно и ненужно. И внезапно, как нож в сердце, ее поразило знакомое ощущение, нахлынувшее из детства. Тогда, лежа в кроватке и плывя куда-то в невообразимом пространстве, в открытом космосе, где нет ничего, кроме нее самой и каких-то гигантских круглых поверхностей, она спрашивала себя: «Кто я?»

«Кто я, Саша Качур?»

И как в детстве, она будто отделилась от тела, от мира людей, и брела в бесконечности, потерянная и свободная, задаваясь одним-единственным вопросом: «Кто я?»

Приближались и удалялись круглые гиганты, вдалеке громоздились горы, похожие на кучевые облака, не пугающие, а просто огромные, но вокруг никого. Да она и не ожидала никого встретить в этом бесконечном ничто, в котором плыла, задаваясь единственным вопросом.

«Кто я, Саша Качур?»

Показалось, еще немного и ответ настигнет ее.

И тогда она испугалась. Испугалась этих огромных гор, этих плывущих сфер, этой бесконечности и того, что может произойти, что она может узнать. Она забарахталась и вынырнула. Наверное, подобное испытывают тибетские ламы при погружении в нирвану. А ведь в детстве, когда она не имела представления о тибетских ламах, состояние транса было ей хорошо знакомо. Оно приходило на грани сна, и ничуть не пугало. В детстве ничто не пугало, в детстве было кому ее защищать.

Оказалось, что она по-прежнему сидит за столом, уставившись на пятно от лампы. Дом был тих, как могила. Никаких звуков. Она пошевелилась, свыкаясь с вновь обретенным телом. Подошла к окну и открыла створку с частым переплетом.

Из темноты дохнула прохладой ночь. Внизу мерцали редкие огоньки Холодного, а сверху, в небе, проглядывала из туманной шали луна. Она была толстой, но уже не полной. Убывающая луна. Глаза постепенно привыкли к скудному освещению и начали проступать очертания. Земля и небо разделились. Черные груды холмов появились на горизонте, как бредущие великаны, над ними светлой полосой повисло небо, на котором вдруг открылись подслеповатые глазки звезд. Ближе ощетинились заросли над рекой. Под окном виднелась дорожка, обегающая вокруг дома. Она вдохнула ночной воздух, напоенный ароматами проснувшейся земли. Гроза так и не собралась. Головокружение весны растворялось, готовясь отдать власть полнокровному лету. Тьма за окном так и кишела жизнью, и по сравнению с тишиной дома, грохотала на все лады. Шелест, похрустывание, вздохи, стрекотание. Совсем близко ухнула сова и вслед за тем из Холодного раздался бдительный собачий лай. Один голос, потом другой, а дальше подхватил целый хор. Через несколько минут перекличка закончилась и лай стих. На реке проснулась одинокая жаба.

Собаки отца не издали ни единого звука. Саша не сомневалась, что услышала бы их лай, хотя ферма находилась с восточной стороны, а окна кабинета выходили на юго-запад. Но они не откликнулись на зов из Холодного. Это показалось ей несколько странным. Наверное, собаки, живущие на улице, должны лаять, но эти почему-то не лаяли.

Как же я устала, подумала она. Но хватит жалеть себя, завтра трудный день. Она закрыла окно. На столе стоял бокал с недопитым коньяком, который посверкивал янтарем в свете настольной лампы. Заперла кабинет, поднялась на галерею и заглянула к детям. На прикроватном столике горел ночник. Ян и Ева, в пижамках, свернулись калачиками по разные стороны кровати и крепко спали. Дети так и не дождались поцелуев на ночь. Она осторожно прикрыла за собой дверь.

Чтобы проснуться, человеку требуется более длительное время, чем заснуть – около пяти минут. Но сегодня Саше не потребовалось и минуты. Она очнулась сразу и первым делом подумала: «Сегодня похороны». Из окна лился чистый неяркий свет. Хорошо, если не будет дождя, очень хорошо. Она села на кровати под балдахином. Краешек не пришедшего в себя сознания удивился, что это за странное место и как она тут оказалась. Но запаздывающих подгонял авангард, который уже застилал койки и чистил оружие. На удивление времени не было. Сегодня придется дать бой. Она взяла со столика телефон.

Прекрасно, время есть. Вчера она так и заснула в одежде и теперь главным ее желанием было принять душ. Она достала из сумки объемную косметичку с туалетными принадлежностями и пошлепала в ванну. Включила свет и обнаружила ту же чистоту и нетронутость, что и в спальне. Никаких следов присутствия человека, ни шампуней, ни бритвенных принадлежностей, только одинокое мыло в упаковке и аккуратно развешанные полотенца.

Сердце предупредило прежде, чем ухо услышало звук. Оно в ужасе екнуло на десятую долю секунды раньше, чем Саша услышала то свист, то ли вздох:

«Ммм… сссссс…»

Отчетливо, как и вчера. Те же слуховые галлюцинации.

Она почувствовала, как у нее похолодело под волосами. И страх родился в груди. Заломил, изнывая, причиняя почти физическую боль. Что это такое? Господи, что творится в этом проклятом доме?

На этот раз свист не прекращался дольше. С высоких нот он перешел на более низкие.

«Дддыы… Ннннн…»

Неужели в этом буравящем мозг звуке проскальзывают слова?