Дмитрий Бовичев - Игла бессмертия

– А что, не желаешь ли ты, Тихон Лазаревич, попариться с дороги? В бане помыться – заново родиться.

– Коль предлагаешь, то конечно.

– Тогда будь добр, помоги – наколи дровишек.

Тихон снял кафтан и парадную жилетку и принялся помогать: сначала шли дровишки, за ними закоптившийся дымоход, а чтоб зря не спускаться – прохудившаяся крыша, после – покосившаяся дверь, а ещё ножи, топоры, косы и прочая железная утварь, которую требовалось поправить или поточить. А что же? Русский мужик ко всякому делу приучен, потому как если нет лишней копейки, то остаётся только поплевать на руки да браться за работу.

Пока суть да дело – и банька поспела. Кликнула хозяйка Тихона париться, выдала ему мыло, веник, рушник, чистую рубаху, а сама ушла и дверь за собой затворила. Хоть и поостыл Тихон, пока трудился, а всё ж теплилась в нём надежда на другой приём. Делать нечего, стал он мылиться, париться, а как уж собрался выходить, тут дверца в баню и отворилась, и нагая хозяйка скользнула внутрь.

– Что, Тихон Лазаревич, не поможешь ли ты ещё, не попаришь ли меня? А то зазря жар пропадает.

– А как же муж? – глупо моргая, спросил герой-полюбовник.

– А что же он? Люди-то и хлебом делятся, неужто он жены пожалеет? Нет, скупцом он никогда не был.

С этими словами чаровница прильнула к Тихону всем телом: тяжёлыми грудями, тёплым животом, округлыми бёдрами и сама в губы поцеловала. Пришлось гостю ещё попотеть.

А после баньки был и стол, и рюмка вина, и мягкая перина, и снова жаркие объятия.

Устав от любовных трудов, Тихон возлежал челом на пышных персях Прасковьи, когда ему вспомнился наказ барина.

– Голубушка, скажи, а нет ли в вашем городке ведьм или гадалок? – спросил он сонно.

– Ведьм? Всякое болтают, люди бывают завистливы и злы, – ответила Прасковья и после недолгой паузы, улыбнувшись, добавила: – Кто и меня так кличет.

И в глубине её глаз блеснул зелёный огонёк. Однако ж Тихон этого уже не заметил, он сладко спал.

Утро следующего дня застало барина и слугу в разных местах и разных состояниях. Тихон посапывал на перине, а Воронцов, упавши ночью с лавки, спал на полу общей залы трактира; старушка стряпуха, услыхав шум, заботливо укрыла постояльца одеялом да подвинула поближе порожнюю кадку.

– Тихон, – простонал Георгий, проснувшись. –Ти-ихо-он!

Но голос его был так слаб, что никто не отозвался.

– О-о-о…

Голова разламывалась на части. Желая облегчить свои страдания, болящий осторожно сжал её руками, но, видно, в разломы не попал, так как боль лишь усилилась, к тому же его замутило.

– О-о-о… Ти-и-хон…

– Отведайте, барин, рассолу с ледника – первое средство недобрым утром, – послышался откуда-то со стороны ног голос старушки.

Сухая костлявая рука, показавшаяся дланью самой смерти, тихонько приподняла хрупкую голову и поднесла к губам горлышко кувшина. Холодная солёная жидкость показалась истинной амброзией, и Воронцов даже смог сесть.

– Уф… Спасибо, мать!

– На здоровье, барин, на здоровье. Ванюшку отослала за слугой вашим, скоро придут.

– Который час?

– К серёдке уж день повернул.

– Да-а…

Завершение ассамблеи терялось в плотном тумане, из которого островками выплывали разрозненные эпизоды. Здравицы и прочие тосты совершенно сразили его вчера, пусть он и не пил водки, ограничившись лишь французскими винами.

– Ушицы пустой не изволите? Тоже помогает. Или рюмку хлебного вина?

– Нет-нет, лучше принеси воды и вели седлать лошадей.

– Сделаю, барин, все сделаю.

Спустя полчаса явился хорошо выспавшийся и довольный как кот Тихон.

– Здравствуйте, барин, на все времена! – звучно поприветствовал он хозяина.

Слова ударили по вискам, и Георгий сморщился.

– Говори тише, набат пожарный. Собирай вещи, выезжаем.

– Да как же это, ваше высокородие, – как всегда в волнении, слуга повысил хозяина сразу на два ранга, но говорить стал шёпотом, для большей тишины ссутулив плечи. – Вон, с лица вы спавши, хвораете, да разве можно так в дорогу?

– Сам дурак, что на ассамблею поехал – самому и расхлёбывать. Давай не артачься, а собирайся.

– Обернусь тогда до Прасковьюшки – вещички свои заберу.

На лёгких рысях Тихон побежал обратно, а за два двора до заветного дома шаг сбавил и приблизился степенно.

– Уже вернулся, свет мой, Тихон Лазаревич? – с поклоном встретила гостя хозяйка.

– Нет, голубушка, уезжаю я, проститься забежал.

– Как же так?

– Барин торопит, сей час – собираться, второй – отправляться…

– Зачем же он так спешит?

– Дело государево, да и… вправду спешит, уж я ему пенял, да без толку, – пожаловался столичный гость. – Вот и теперь, после ассамблеи нездоров, ан всё равно погоняет.

– А что ж за дела такие?

– И не спрашивай, душенька, дела тёмные. – Полюбовник склонился к уху Прасковьи и важно прошептал: – Нечистая сила! С нею барин мой борется.

– Батюшки, как интересно. И ты с ним, Тихон Лазаревич?

– Я? Я-то нет, куда мне…

Прасковья улыбнулась и погладила кавалера по голове, будто любимого кота.

– Говоришь, похмелка его ласкает? Есть у меня доброе средство, обожди тут, Тихон Лазаревич.

Хозяйка юркнула сени, на бегу прибрала порожний горшочек, и в избу. Внутри отворила лаз и по длинной приставной лестнице скоренько сошла в тёмный подпол, оказавшийся и выше, и шире светлицы. Стены его были увиты толстыми корнями так плотно, будто бы сверху рос непролазный бор; в щелях и завитках их были рассованы кубышки, горшочки, туески и даже несколько стеклянных пузырьков. Кабы хозяюшка запаслась лучиной или каганцом, то по углам пещеры можно было б разглядеть всякие вещи: и лошадиный хомут с колокольцами, и витой канделябр, и венец на крышу в виде резной бараньей головы, и даже наковальню. Главной же достопримечательностью мог бы считаться расположившийся точно под проёмом лаза большой чугунный котёл на тонких кованых опорах в виде куриных лап. Таких он был размеров, что, казалось, положи туда трёх баранов – всех за раз сваришь.

Но нынче владелица не уделила всему этому внимания и припала к корням-полочкам. Замерев на мгновение и закрыв глаза – хотя вокруг и так не было ни огонька – она стала метаться вдоль стены и ощупывать вместилища своих зелий и порошков. Из-под закрытых век, просвечивая сквозь кожу, показалось зелёное свечение. В тот же миг волосы ведьмы распустились и стали помогать: разбившись на подвижные пряди, касались то одной кубышки, то другой; даже гашник с передником и подолом платья зашевелились, завились и потянулись к стене, стараясь пособить хозяйке.

Если бы простодушный Тихон взглянул сейчас на свою зазнобушку, то, пожалуй, не избежал бы медвежьей болезни.

Поиск много времени не занял, и нужные кубышки и туески повисли вокруг, нанизанные на ветви волос. Прасковья стала открывать крышечки и шумно, широко раздувая ноздри, вдыхать запахи. Воздух в подполе не был затхлым, а, наоборот, источал свежесть сырой земли, какая бывает на только вспаханном поле после дождя, и потому каждый сторонний дух чувствовался особенно остро. Какие-то порошки она ссыпала в горшочек щедро, какие-то отмеряла щепотками, сопровождая каждое движение неразборчивым бормотанием. В конце действа залила смесь водой, и снадобье было сотворено.