Дмитрий Бовичев - Игла бессмертия

Легко, будто девчонка, взбежала колдунья по лестнице, да так быстро, что косы её едва успели заплестись и уложиться обратно под кичку.

– Вот – питьё нутро наладит и похмелку враз отвадит, будет барин попивать да оставит поспешать.

– Эк ты складно сейчас проворковала, голубушка. Поднесу ему, поднесу, вижу, что с душой ты о нём печёшься.

– Любопытно мне стало на твоего барина поглядеть. Ты поспешай, дружочек, а как господин поправится, тотчас и возвращайся ко мне.

И Тихон поспешил, да так, что совершенно позабыл, зачем приходил. Добежав до трактира, он застал Воронцова уже умывшимся, одевшимся и почти ожившим.

– Забрал вещи? Выезжаем.

– Э-эм… Вот, Георгий Петрович, выпейте снадобье, Прасковьюшка моя сотворила, от хвори враз избавит.

– Уже твоя Прасковьюшка? Ловок, хват, ну да мне уже легче.

– Ан всё ж испейте, она старалась.

– Так что же, она знахарка?

– Нет… гм… не знаю.

– Я ж просил тебя разузнать.

– Я-а-а… спросил у неё.

– И что же?

– Не… не п-помню.

Видок у слуги был, как у побитой собаки.

– Занятно. Дай-ка питьё.

Воронцов взял горшочек, откупорил и поднёс к носу.

– Запах приятный, но уж больно много туда намешано, – сказал он, чуть потрясывая кубышку и с сомнением разглядывая содержимое.

Послышался звук шагов, и Воронцов отвлёкся, а в следующее мгновение в трактир вошла племянница князя.

– Здравствуйте, Георгий Петрович.

– Доброго здоровья, Катерина Сергеевна, – поклонился кавалер.

Найдёнова подошла к столу и села, за ней прошла сопровождавшая её гувернантка и встала у стены.

– Простите мне мою смелость, Георгий Петрович. К сожалению, на балу я не смогла получить толику вашего внимания и потому решилась на визит.

– Я к вашим услугам, мадемуазель. – Воронцов опустился на лавку рядом, расположившись напротив собеседницы полубоком.

Гостья, казалось, смутилась и опустила взгляд на перчатки, которые теребила в руках.

– Я… я бы хотела узнать о придворной жизни. Вы, офицер лейб-гвардии её величества, должно быть, часто видите государыню.

– Да, случается, – офицер улыбнулся, – но я не светский лев, мадемуазель, а караулы и обходы дворца хоть и позволяют видеть императрицу, но лишь мельком. Правда, она каждый раз здоровается и с офицерами, и с солдатами, иногда спрашивает о здоровье, но и только.

– О, это чрезвычайно интересно! Но здесь душно.

Воронцов смутился, решив, что речь о запахе, оставшемся от его вчерашних похождений.

– Георгий Петрович, не согласились бы вы составить мне компанию на прогулке?

– Да-да, конечно! – Он был рад избежать конфуза.

В конце концов, небольшая прогулка не задержит надолго.

Спускаясь с крыльца, Найдёнова будто бы запнулась, ухватилась за подставленную руку и больше её не выпускала.

– Благодарю вас. Прогуляемся вдоль реки. – Барышня указала на здание дворянского собрания и добавила: – Удобная тропинка начинается сразу за «большим домом».

Тихон и гувернантка вышли следом и тенью двинулись в двух-трёх шагах позади.

– Большой дом? Откуда такое название?

– Мужики прозвали, а все подхватили. Как вам наш городок?

– Очень хороший, уютный, – ответил Воронцов, обходя лужу.

– Ха-ха, – невесело проронила спутница. – Не лукавьте, Георгий Петрович, за ним нет присмотра, он предоставлен сам себе.

– Хмм, – затруднился с ответом кавалер.

– Здесь всем управляет мой дядя, вы знали?

– Нет.

– Колосков ничего не делает без его позволения, да и вообще ничего не делает.

– Гм, какие смелые суждения у юной мадемуазель.

– У дурочки, вы хотели сказать?

– Нет, ни в коем случае. Но…

– Женщинам не положено высказываться о неустройствах государственных, это дело мужчин, – с грустью продолжила барышня.

Она смотрела перед собой, и разговор шёл будто бы отвлечённо. Беседующие и их провожатые уже вышли на широкую тропу, бегущую по высокому, покрытому травою речному берегу.

– Вы преувеличиваете.

– Нисколько, cette inégalité**, ведь у нас нет даже права выбрать себе спутника – мужа выбирает отец или брат, или… дядя.

– Таковы наши традиции, и, потом, отец не пожелает своему чаду злой доли. Скорее, напротив.

– Отец – быть может, а если вашу судьбу берётся определять дальний родственник, к тому же человек жестокий и алчный, даже страшный? – Найдёнова посмотрела на спутника, надеясь поймать взгляд Воронцова.

– Что ж, его выбор тоже не обязательно обернётся трагедией и тому есть немало примеров.

Воронцов рассуждал теоретически и даже небрежно, ему хотелось уже выехать, и взгляда он попросту не заметил.

– Как вы можете так говорить? А если тебя обещают, как прибавку к контракту, как награду за работу, словно вещь, красивую игрушку?

Найдёнова говорила всё ещё негромко, но с силой и возмущением. В глазах девушки вот-вот должны были появиться слёзы, когда Воронцов повернулся к ней.

– Простите… Я – осёл! Вам грозит несправедливость? – очнулся он и остановился.

– Не останавливайтесь! Агнес заметит и всё доложит князю!

– О!

– Да тише же! Не привлекайте внимания! Дядя, он… он имеет власть надо мной и пользуется этим.

Воронцов шёл теперь скованно, слушая и опасаясь сделать лишнее движение, а Найдёнова рассказывала свою историю.

– Моя матушка скончалась, когда мне было семь лет, и до пятнадцатилетия меня воспитывала тётка, женщина добросердечная, но скупая до низости. За матушкиным наследством, крохотной деревенькой в четыре двора, она глядела плохо – выжимала из крестьян барщину, и ко сроку моего вступления в права все разбежались, остались только пустые избы. Конечно, она была счастлива отправить меня к своему двоюродному брату, князю Борису Константиновичу, якобы для поиска подходящей партии. – Катерина Сергеевна глядела на реку, будто бы разговаривая сама с собой. – Но на ярмарку невест я не попала, ведь никакого поиска не было и нет. Мне тяжело говорить вам это, сударь, ведь мы, по сути, чужие люди, но я принуждена. – Барышня всё ещё не смотрела на спутника. – Князь располагает мною всецело, то есть как своей дворовой девкой… Я не княжеского рода, но дядя всем говорит обратное, затем лишь, чтобы поднять мою цену. Поверьте, недалёк тот день, когда я отправлюсь «погостить» к кому-нибудь из его торговых партнёров. Моё падение тогда будет окончательным.

Найдёнова замолчала, и спутники шли какое-то время в тишине. Воронцов не представлял, чем он может помочь. В голове вертелся только поединок. Но дуэль… Даже если дуэль и сойдёт с рук, и его не повесят, то она точно поставит крест на дальнейшей карьере – Шешков не простит огласки.

– Это бесчестно, я… – начал Воронцов, так и не придя к какому-нибудь решению, просто молчать дальше означало признать себя то ли трусом, то ли мерзавцем.