Виктор Точинов - Стая

Мухомор, прижавшись к стене, ждал, — три с половиной секунды показались ему вечностью.

Потом граната взорвалась, и каморка наполнилась огнем и смертью.

Мы получили по шесть тысяч долларов на брата — и все золотом. Такая была куча деньжищ — смотреть страшно!

Минометчиком-профессионалом Макс не был.

В Боснии он встречал виртуозов этого дела, демонстрировавших настоящие чудеса — как в скорострельности, так и в точности. Знал человека, с первой же мины (!) угодившего в неосмотрительно оставленный открытым люк БТР… Наблюдал за работой расчета, действующего с непредставимой, казалось бы, скоростью: когда на вражеских позициях взрывалась первая мина, в ствол миномета опускали уже двадцатую — а воздухе летели к цели еще восемнадцать.

Максу до тех кудесников было далеко. К тому же работать пришлось в одиночку, что отнюдь не убыстряло процесс. К тому же старые, копаные мины порой не срабатывали, оставались в стволе — и тогда в стрельбе наступала долгая пауза.

Но побить существующие рекорды Макс и не собирался. Когда из мобильника прозвучал спокойный голос Граева: «Гости выехали, жди», — Максу надлежало за пять минут расстрелять столько мин, сколько успеет — и затем смываться.

Но он решил внести самочинную корректировку в план действий. Потолковать с гостями. Кто знает, как там у Танцора дело обернется, подвалят в самый ненужный момент вернувшиеся с холма лбы — и испортят ему все танцы-пляски…

Вдали послышался шум двигателя штурмующей холм машины. Макс опустил в ствол мину — громкий хлопок, и тронутая ржавчиной смерть по крутой дуге полетела к цели. Ну и хватит, хорошего помаленьку…

Макс подхватил автомат и побежал к заранее присмотренной позиции.

…Граев тем временем благословлял людей, расстеливших позади ограды «Салюта» сплетения проволоки-пу?танки. В сгустившейся темноте была она совершенно незаметна, да и при дневном свете, наверное, разглядеть в густой траве стальную паутину было бы нелегко. Короче говоря, Граев запутался, и освободился лишь через пару минут энергичной работы ножом и приглушенной ругани.

Потеряв эти минуты, он сохранил жизнь, — не больше и не меньше.

Потому что в «Салюте» что-то взорвалось, и взорвалось не слабо — как раз в той части здания, на окна которой Граев нацелился, собираясь проникнуть внутрь…

Он прижался к земле, спасаясь от падающих обломков и осколков стекла. Тут же прозвучал выстрел, затем еще один взрыв, значительно слабее, — оба где-то в глубине «Салюта».

Граев выжидал, опасаясь новых пиротехнических сюрпризов. Тишина… В здании разгорался пожар — медленно, неохотно, лишь первые языки пламени показались в проеме вынесенного взрывом окна.

Затем распахнулось другое окно — дальнее, уцелевшее. На улицу выпрыгнул человек, двинулся вдоль фасада — явно спешил, но походка неуверенная, спотыкающаяся… Зацепило взрывом? В руке человека блеснул алюминиевым отблеском чемоданчик, а на голове…

Стемнело окончательно, но отсветы пламени не позволили усомниться: то, что Граев в первый момент принял за экзотический головной убор, на самом деле — знаменитая пятнистая плешь Мухомора.

Он вскинул «беретту», затем опустил… Может повториться история с Водолазом, надо брать целым и невредимым.

Окликнул громко, но поднеся к губам ладонь — так, чтобы звук ушел несколько в сторону:

— Поговорим, Михалыч?

Мухомор, и в самом деле носивший это отчество, отреагировал мгновенно. Выстрелил на голос.

Дорога до указанной Русланом точки занимала около часа — если приноравливать ход колонны к самым медлительным машинам. Генерал мог оказаться на месте быстрее, но не стал спешить. Хотел неторопливо обдумать все расклады, вытекающие из последних событий.

Хотел обдумать — а вместо этого уснул, едва вырулили на большак.

Со сном у Генерала в последние месяцы происходило нечто странное. А может, и не странное, — возрастное. Всю ночь не мог уснуть, лежал, ворочался, не выдерживал, вставал, пытался работать — не получалось… Зато днем так и клонило в сон. Фармакология не особенно помогала, хотя, конечно же, к услугам Генерала имелись снадобья самые совершенные. Нет, действовали они вполне исправно, — но химический сон без сновидений отчего-то изматывал организм пуще бессонницы.

А в те тридцать-сорок минут, в которые Генерал позволял себе подремать днем, снились сны — удивительно яркие и жизненные, но оставлявшие по пробуждении чувство пронзительной, щемящей тоски…

Сегодня приснилась Ганна… Приснилась последняя их встреча на берегу — на высоком, заросшем редко стоящими буками берегу впадающей в Тиссу речонки. Ганна уходила на запад, звала с собой: их поредевшая боевка выводила в Мюнхен одного из последних уцелевших функционеров Центрального Провода. Людей не хватало, пришлось взяться за автомат и Ганне…

Генерал (тогда еще младший лейтенант МГБ, работающий под прикрытием сочувствующего ) знал: никто из них не дойдет, операция с самого начала под контролем. Бандитское подполье после ликвидации Шухевича распадалось на глазах; и в окружном, и в территориальном проводе давно сидели агенты-стукачи…

Он знал, что Ганна обречена, что пленных брать не будут — отмена смертной казни, объявленная четыре года назад, не поможет убийцам, с головы до пят залитым кровью… Знал, и хотел сказать: не уходи, останься, вот-вот будет большая амнистия, ты же всего лишь связная, не ты сжигала дома евреев и поляков вместе с жителями, не ты приколачивала гвоздями детишек к заборам и деревьям… Хотел сказать — и не мог. Не имел права. Так и не сказал. Она ушла, и больше он ее не видел. Даже мертвой.

Теперь, в приснившемся полвека спустя сне, все повторялось в мельчайших подробностях: так же шелестели буки молоденькой, только распустившейся листвой, так же догорал закат, — закат последнего дня месяца березня 1953 года… Разговор тоже повторялся в деталях, слово в слово, — и Генерал понял, что сейчас он все-таки скажет . Нарушит приказ, поставит под угрозу успех операции, — но скажет.

Не успел.

В ухо ворвался чей-то негромкий голос — чужой, не Ганны. Чужая рука осторожно коснулась плеча… Наверное, спросонья он посмотрел на разбудившего Белика с ненавистью, — майор, и без того всегда выглядевший робеющим, отшатнулся.

Цветные и яркие призраки минувшего уходили, развеивались… Исчезла буковая рощица на высоком берегу, исчезла статная девичья фигура в нелепо сидевшей униформе мышастого цвета… Лишь бездонные темные глаза Ганны по-прежнему стояли перед мысленным взором Генерала. Ее странный прощальный взгляд, значения которого он тогда так и не понял.