Виктор Точинов - Стая

Тут Тимофеич с другой стороны подбрел — так на кочку и сел. И — обед себе под ноги… Скорчился, разогнуться не может, вроде уж и нечем — а всё ж пёрхает, пустой желудок вывернуть пытается…

А Костик тихонько взгляд отвести попробовал. Хитро так: что б не на всё сразу смотреть, а на что-то одно, не страшное. Вот сучок лежит, обычный сучок, еловый… а рядом что? — шишка, нормальная почти, ничего, что красным заляпана; а еще чуть в сторону…

Не стоило ему в ту сторону — то самое углядел, что издаля за красное ведро принял… Лифчик Любкин… По одной чашечке только и узнать — вторую будто кто пожевал, да не понравилась, выплюнул.

Странно вот — остальное вроде и страшнее, а сломался Костик на том лифчике, заплакал-зарыдал, словно пацан малолетний…

Но тут Марина подбежала. И за ее криком Костикова плача не слышно стало.

Держитесь как можно дальше от воды, чтобы чего-нибудь не случилось, потому что вам на роду написано, что вы кончите жизнь на виселице.

Была ночь.

А может, утро — в июне месяце в этих краях разобрать трудно. Но было светло.

И был мост.

Который Джазмен использовал для своих любимых развлечений в стиле чикагских мафиози двадцатых годов.

Для убийств.

Мост начали ремонтировать очень давно, чуть не двадцать лет назад, еще при социализме с человеческим лицом… Собирались года за два-три укрепить опоры и заменить перекрытия, восстановленные после войны на скорую руку и совсем обветшавшие.

Но благое начинание подкосила перестройка вкупе с новым экономическим мышлением: стройматериалы дорожали, инфляция растворяла выделенные фонды, как политура растворяет печень алкоголика; поставщик металлоконструкций оказался вдруг за границей — как следствие, долларовые цены, предоплата и возня с растаможиванием. Потом приватизированное РСУ — подрядчик долгостроя — как-то подозрительно быстро обанкротилось, уступив по остаточной стоимости наиболее ценное оборудование в частные фирмочки бывших своих руководителей… Потом дефолт на пару с банковским кризисом прикончили очередного генподрядчика… И в конце концов подряд на реконструкцию оказался в руках Джазмена, у которого были свои причины не спешить с ее завершением.

Нет, конечно, совсем уж без моста город не остался — как-никак проходило по нему шоссе бывшего союзного значения, связывавшее город аж трех революций со столицей союзной республики, а ныне ни от кого, кроме МВФ, не зависимого прибалтийского государства.

И автомагистраль немного удлинили, пустив в объезд, по другому мосту, в нескольких километрах ниже по течению. Местным приходилось давать изрядного крюка, чтобы попасть в заречную часть города (по виду — в настоящую деревню). Но ничего, привыкли, даже радовались, что «евролайновские» автобусы и дальнобойные фуры в объезд города газуют к границе, неожиданно оказавшейся в двадцати с небольшим верстах к западу.

А недостроенный (вернее, недочиненный) мост Джазмен использовал для своих любимых развлечений в чикагском стиле.

Для убийств.

Была ночь…

Наполненная соловьиными трелями белая ночь… Нет, все-таки, пожалуй, раннее утро — солнце всходило, и только высокие обрывы восточного берега не пускали прямые солнечные лучи на мост…

Утро начиналось славное — тихое, безветренное, прохладное — но обещавшее жаркий денек. И умирать в такое шикарное утро совсем не хотелось. Хотя трудно найти время суток и погоду, при которых это занятие покажется подходящим личности, не мечтающей о суициде.

…Макс изобразил все на славу — реагировал именно так, как должен был бы отреагировать человек, постепенно доходящий до того, что с ним хотят сделать и проникающийся убеждением, что все это всерьез .

Сначала дрожащим голосом пытался объяснить, что шутка вполне удалась, что он, Макс, всем проникся, все осознал и по гроб жизни на пушечный выстрел не приблизится к владениям Джазмена; потом стал выть, дергаться, пытаясь вырвать ноги из быстро твердеющего раствора — ему выкрутили руки за спину и чувствительно врезали повыше уха.

Макс обмяк.

Покорно сглотнул поднесенный стакан, пролив половину на подбородок, — дешевая водка обожгла горло — и продолжал смотреть на Джазмена затравленно, но как бы с надеждой: может, все-таки шутка, может сейчас они развернутся и уйдут, оставив его на мосту в одиночестве с зацементированными в оцинкованной банной шайке ногами — освобождайся, мол, как знаешь… На самом деле никаких иллюзий он не питал.

Джазмен, сидевший чуть в сторонке, на специально привезенном раскладном стульчике, смотрел на него внимательно, с нехорошей улыбкой — он-то знал, что шуткам здесь места нет. Макс, если говорить честно, тоже знал, и, опять-таки если честно, на самом деле боялся только одного: переиграть. Переиграть настолько, что ему, вопреки обыкновению, свяжут руки.

Гориллообразный гуманоид из охраны Джазмена потыкал затвердевший раствор, повернулся к шефу и с тупо-радостным лицом поднял вверх большой палец: готово, можно начинать. Этот скуловорот откликался на прозвище Гоша, и, насколько понял Макс за полсуток знакомства, отличался собачьей преданностью Джазмену в сочетании со слоновьей силой (только силой — по части сообразительности любой из клыкасто-хоботастых великанов дал бы ему сто очков вперед).

Это не цемент, пришла Максу совершенно несвоевременная мысль, цемент не мог так быстро застыть, это какая-то смесь на основе алебастра…

— Ну что? Речь какую скажешь на прощание?

Джазмен спрашивал сидя, так и не поднявшись со своего стульчика. Его отделяло метров пять от Макса, стоявшего с зацементированными в тазике ногами на краю большого проема — отсутствующего перекрытия в центре моста. Вид у Джазмена был лениво-скучающий — похоже, ему уже начали приедаться дурные забавы в стиле Чикаго времен сухого закона…

…Он не попадает в кадр! Чертов забор прикрывает его от Райниса и нацеленного объектива!

Сплошной забор из не струганных и неокрашенных двухметровых досок прикрывал центр моста, где ударники капиталистического труда меняли перекрытие — якобы. И где развлекался Джазмен — точно. Макс и Райнис облазали высокий восточный берег в поисках точки, с которой объектив — чуть меньше и слабее пулковского телескопа — позволял заснять редкое в наше время и в наших широтах действо…

И все оказалось напрасным.

Джазмен не попадал в кадр.

Надо было рисковать и Макс произнес спокойно, с расстановкой, совершенно не вписываясь в прежний свой имидж:

— Ну что тебе сказать? Сказать, что ты пидор? Так это сказать слишком мягко, это — не сказать ничего. Скорее ты — вышедший в тираж пидор, чья педерастическая задница уже мало кого привлекает. Достаточно?