Дмитрий Ардшин - У. Рассказы и повести

– Не помню, – прислонившись к дверному косяку, процедил я. От сантехника исходила непонятная угроза. « Но этот парень даже мухи не сможет обидеть!» – мысленно уверял я себя, глядя на сгорбленную спину Василия. Я был сбит с толку: чем же он мне так насолил?

– Невыразимым горем звучала музыка в саду, – певучим голосом продекламировал Василий. – Невыразимое горе… – обернувшись и блаженно зажмурившись, повторил он. Вздохнул и опять погрузился в недра бачка. – Да… Такое не выдумаешь. Такое прокачивают через сердечный клапан и пишут собственной кровью.

– Может быть, хватит на сегодня лирических отступлений? – с глухим раздражением потребовал я. Но сантехник опять меня не услышал.

– А я ведь тоже балуюсь стихами, – Василий улыбнулся и подмигнул мне, как заговорщик заговорщику.

Внутри меня что-то оборвалось, и в голове зашумело, заклокотало.

– Иногда, знаете ли, нахлынет … – продолжал Василий. – Вот, например… Кап, кап… тяжкий удар. Рвет кран жизнь, словно нить…

– Что, в конце концов, произошло? – почти прокричал я.

Василий вытаращился на меня, хлопая длинными ресницами и подергивая черными усиками.

– С кем? С барышней что ли? – недоуменно переспросил он.

– Да причем здесь барышня! – меня передернуло. – Что случилось с этим… ну как его… – и тут я запнулся, стушевался, внезапно забыв, как называется то, что налаживал Василий. Такое со мной иногда случается, когда эмоции захлестывают. Впрочем, что греха таить, такое бывает и в спокойном, нормальном, так сказать, состоянии. Просто слово… Заурядное слово. Не имя актера, или название диковинного напитка, а вербальный ярлык обезличенной вещи вдруг вылетает из головы. Может быть, и писать то я начал только из-за того, чтобы преодолеть эти странные приступы забывчивости.

Василий, сжав в руке разводной ключ, боязливо уставился на меня, как на придурка, от которого можно ожидать всего.

– Ну, этот как его… мистер… – брякнул я и окончательно смутился, побагровел.

– Мистер? Какой еще такой мистер? – лицо Василия поглупело, вытянулось.

– Да не мистер… черт его возьми… а этот… – я отчаянным кивком указал на У.

– А-а, Вы об этом! Так бы сразу и сказали… – Василий, облегченно выдохнув, заулыбался; усики растянулись в тонкую черную черточку. – Это клапан полетел. Я, конечно, его подогнул, приладил. Но долго он не протянет, – констатировал Василий, убирая разводной ключ, кусачки, синюю изоленту, отвертку в дипломат. – Лучше купить новый. Хотя… – Василий задумчиво смолк, барабаня тонкими пальцами по вдавленной крышке дипломата.

– Что, значит, хотя? – я насторожился.

Василий загадочно усмехнулся, глядя в пол.

– Новый клапан окажется ничем не лучше старого. Эти клапана, будь они неладны, одноразовые, как шприцы, презервативы и наша жизнь.

– И что же теперь мне прикажете делать? – растерянно спросил я, семеня вслед за Василием по коридору.

– Менять всю систему – не оборачиваясь, бросил Василий. – Купите что-нибудь импортное. Советую – Испанию. У них и слив приличный, и все остальное сделано как у людей.

– Надо подумать… – сказал я, хмуро глядя на Василия. Он застыл на пороге.

– Ну-ну, думайте. Только не очень долго. Та барышня тоже все думала, с хозяйкой советовалась, а потом раз – и сгинула… С Вас… – Василий назвал причитающуюся ему сумму, пнув коленкой дипломат, который тихо звякнул.

Расплатившись, я захлопнул дверь. Хотелось кричать. Рвать на себе волосы. Биться головой о стену. Я вдруг отчетливо понял, что ничем не отличаюсь от водопроводчика. Он – это я. Моя копия. Отражение мое. А я – это он.

Слишком много вокруг развелось гениев. Слишком многие метят на место творца. Желая, хоть чем-то отличаться друг от друга, хотя бы оброненной в мир стихотворной строкой, люди достигают прямо противоположного эффекта: они становятся клоунами – клонами.

Я – всего лишь один из многих и навсегда останусь одним из многих, человеком из толпы. Я никогда не стану успешным. Всю жизнь буду завидовать этим инопланетянам, но никогда таковым не стану. И мне остается только одно: графоманить, мучиться, маньячить над словом. А у них, успешных есть все остальное: целый мир.

«Господи! Что я творю? – в отчаянье думал я и со сцепленными за спиной руками метался по комнате, как зэк по камере. – Мне скоро тридцать шесть, а я занимаюсь, черт знает чем. Ведь этот роман, будь он проклят, никому не нужен. Даже мне он не нужен!»

Я бросился к столу, пытался забыться, но, конечно, не смог выдавить из себя ни строчки. Хотя в квартире стало тихо-тихо. Проклятый водопроводчик…

И только когда, оправдывая неутешительный прогноз Василия, проснулся, прочистил горло, запыхтел, заголосил У, я встряхнулся, пришел в себя, воспрянул духом.

Ничего… Ни все еще потеряно. Я еще заявлю о себе. Вот только бы утихомирить этого бормотуна из уборной…

Жизнь клапана – сердца У – очень коротка и разнообразна.

И в начале У такой тихий, умиротворенный… Ты недоверчиво прислушиваешься: где все то, что наполняло всклянь квартиру, чавкало, звенело, выводило из себя? И ничего не слышишь. Ничего. И удивляешься. А после привыкаешь к тишине и уже воспринимаешь, как должное. Думаешь, что теперь она всегда будет сопутствовать тебе. Навечно обосновалась в квартире. В это тишайшее время ты пишешь взахлеб. Тебя несет, распирает от образов и мыслей. Ты веришь, что пишешь так, как никто и никогда доселе.

Но вот ублюдок У просыпается, постанывая и ворча. Вынырнув из лихорадки, ты обмираешь и тревожно прислушиваешься, надеясь, что тебе показалось, что он вот-вот замолкнет. Но он не замолкает. А наоборот… Ты отчаянно пытаешься его придушить… Или хотя бы не замечать. Возвращаешься к тексту. Перечитываешь то, что написал… и вдруг начинаешь сомневаться. Текст уже не кажется совершенным. Откуда не возьмись, проступают шероховатости, ляпы. Образы меркнут, мысли стираются в штампы, метафоры выглядят вычурными, назойливыми. Но еще можно все исправить. Вот только бы У утихомирить.

А тот уже рвет и мечет. Бушует. Протяжно погрохатывает, шатаясь по квартире. И уже ясно, что ничего не поможет. Как бы ты не подкручивал клапан, чтобы не делал, все – зря!

Поздним вечером, когда все магазины уже закрыты и некуда бежать за новым клапаном, У окончательно слетает с нарезки. Ты перечитываешь текст и понимаешь, что это полный бред. В очередной раз ты обмишурился.

Ночь выходила бессонной, грохочущей… А утром, собравшись с духом, я рвал рукопись на мелкие клочки, скармливал ее голодному У и бросался на поиски нового клапана. Я долго рыскал по магазинам, магазинчикам, базам, рынкам, развалам, разыскивая латунный клапан без брака, который протянет хотя бы неделю.