Ирина Минаева - Мишень

Решили с сестрой устроить последнее свидание родителям. Принесли маму к отцу. Усадили ее в кресло. Сестра как-то, не задумываясь особо, ушла в другую комнату и стала на фортепиано наигрывать мелодию Микаэла Таривердиева «Двое в кафе». Мама сидела в кресле в трех метрах от дивана, где лежал отец. Усохшая, изможденная, с заостренным носом, укутанная от озноба в байковый халат и пуховый платок. Я пошутила, что свидание романтическое, и подала им по бокалу красного вина. И отец впервые закурил сигарету в комнате и без брани жены. Она смотрела молча на отца, впервые тихо, спокойно, без радости и грусти. А у него слеза катилось по небритой щеке.

Боже мой, как же он похож на Вячеслава Тихонова, даже в таком состоянии. Он всегда нравился женщинам из-за внешнего сходства с известным актером, и маму это жутко огорчало. Но в отношениях с ним до самой смерти вела себя, как королева. Даже сейчас. У меня ноги стали ватными, и сердце разрывалось от горя. Все понимаем, что этот момент уже не вернуть. Сестра уже третий раз наигрывает эту мелодию. Собралась с силами и вышла к сестре:

– Прекрати травить душу. Сыграй что-нибудь другое.

– Не могу. Руки сами играют. Лучше помолчим.

И в кромешной тишине фраза мамы: «Прости меня». И голос отца: «Я никогда не смогу этого простить». И неожиданно шатающаяся сгорбленная фигурка резко постаревшей мамы на пороге. Откуда силы взялись самостоятельно встать и выйти! Уложили в кровать, и она сразу заснула в беспамятстве. В первый раз попросила прощения у отца. И беспрекословно приняла отказ. За что? Что такое могла совершить добропорядочная мать и жена, что даже перед смертью не заслужила прощения от любящего мужа. Этого нам не удалось уже узнать. Родители не стали отвечать на расспросы и унесли эту тайну с собой в могилу. Как, впрочем, и тайну моего рождения.

Отец ушел первым. И мама уже не осознавала практически ничего. Только общалась с кем-то невидимым. Цеплялась одной рукой за край кровати, а второй рукой постоянно проверяла, рядом ли лежат трубки домашнего и мобильного телефона. Кровать и телефонные трубки были единственными тонкими ниточками, за которые она держалась иссохшими, как куриные лапки, руками, чтобы не умирать. С большим опасением ей сообщили о смерти отца, она лишь поинтересовалась, есть ли у него костюм и место на кладбище. А когда ее поднесли к гробу попрощаться с мужем, просидела в оцепенении, не проронив и слезинки. Ее мысли были уже совсем в другом измерении.

В момент выноса гроба в комнате матери был жуткий грохот. Затем с криком выбежали из комнаты ее сестры. Неожиданно какая-то неведомая сила одновременно подняла в воздух шесть цветочных горшков, сместив их со стола и подоконника на пол. Горшки не разбились. А вот земля рассыпалась и на столе, и на полу. Все решили, что это папа решил так с ней попрощаться.

В эту ночь я отпустила отдохнуть сестру и сиделку и осталась с мамой наедине. Она находилась в ступоре, но, после того, как ее переворачивала на другой бок для профилактики от пролежней, возвращалась в исходное положение и еще сильнее и крепче цеплялась пальцами за край кровати так, что пальцы скрипели. Откуда только такая сила в этом изможденном тельце! Даже разговаривать уже недели три практически не хватало сил. Я укутала ее одеялом и примостилась в кресле. Не хотелось выходить в прихожую, где сегодня стоял гроб отца. Как только меня стало морить сном, мама неожиданно закричала грубым мужским голосом: «Нет! Я не буду убивать Машу!!!» Затем с широко открытыми глазами застыла в жуткой гримасе, тяжело дыша и рыча, как дикий зверь, но при этом не забывала искать рукой телефонную трубку.

– Мамочка, успокойся! Я здесь! Я жива и здорова! Тебе просто кошмар приснился. Давай ромашкового чая попьем?

Я наклонилась над нею с поилкой, она выпила пару глотков и схватила мобильный телефон. Только присела в кресло, как маму стало трясти в конвульсиях, и она стала кричать: «Я не буду убивать свою старшую дочь! Уходи!»

– Мамочка, успокойся! Мы здесь с тобой вдвоем. Ты и я – твоя старшая дочь. Больше никого здесь нет. Кого ты прогоняешь?

Я не знаю, что ей привиделось, но ее просто трясло от ужаса. Хорошо, что тетя рассказала, что неделю назад, когда она ухаживала за мамой, а я была в командировке, мама постоянно говорила, что она никогда не убьет дочку. Тогда это восприняли как материнскую тревогу за дочь, уехавшую зимой на машине в дальнюю командировку. Сейчас это было другое. Она вновь и вновь кричала, что не будет убивать свою старшую. Все прежние приемы облегчить ей страдания массажем или поглаживанием по голове не помогали.

– Мамочка! Успокойся! Тебе не нужно никого убивать. Я здесь, рядом. Утром и младшая дочь придет.

– Он мне приказал: «Убей дочь, тогда сама жить будешь». Я ему все время говорю, что не буду, а он опять приказывает.

– Кто он? Здесь нет никого! Мы с тобой вдвоем. Это тебе приснилось.

Ее опять затрясло от страха:

– Он приказывает! Он требует убить дочь!

– Мама, это тебе приснилось! Кто тебе приснился?

– Нет, он сейчас здесь и опять говорит: «Убей дочь. Она уже выросла, и пора ее убить!»

– Успокойся, мамулечка. Здесь нет никого!

Она с широко раскрытыми глазами смотрела на кого-то невидимого у меня за спиной, так что я почувствовала, как мелкие холодные мурашки побежали у меня по всему телу. Стало жутко и безумно холодно.

– Кто он? Тебе папа приснился? Что он не смог тебе простить?

– Нет! Не папа! ОН! ОН здесь! Я его боюсь!

– Нет здесь никого! Я сейчас тебя святой водичкой умою. И будешь спокойно спать.

Мама как будто к кому-то прислушалась. Затем хитро улыбнулась и сказала:

– Он мне по телефону позвонил!! Не нужно меня умывать! Уходи. Я спать буду.

Если бы не милицейское прошлое и железная логика, то, наверное, сошла бы с ума.

Рядом на тумбочке лежал папин телефон. И в списке входящих десятисекундный разговор с неизвестным абонентом пару минут назад. Хотя телефон не звонил, и к трубке никто не прикасался. Вчера по этому телефону было много переговоров по похоронам. Вероятно, ошибка даты в журнале вызовов. Но, как ни успокаивала себя, до утра уснуть не смогла. Не помогла и святая вода. В комнате был адский холод. Укрыла всем, что было, маму, а сама до прихода сестры из комнаты не выходила. Хотя и не верила в мистику, но как-то боязно было.

Я еще не знала, что самая страшная ночь в жизни предстоит у меня впереди. Ночь перед смертью мамы. Последние три дня она уже не открывала глаза, не разговаривала. Не могла есть и пить. Просто тихо угасала без болей и стонов. Но по-прежнему одной рукой держалась за край кровати, а второй за телефон, и мы втроем не могли ее перевернуть, чтобы помыть и смазать кожу на спине средством от пролежней. И от этого было мучительно больно ее дочерям. Беспомощность и отчаяние. Ежеминутный страх не услышать ее дыхания. Леденящий холод. Безысходность. И запах разлагающегося тела. Запах смерти, суровой и беспощадной.