Джош Малерман - Спасти Кэрол

– Мы искренне сочувствуем вашей потере, мистер Эверс, – сказал мужчина, прижимая к груди шляпу. – Такое горе!

Дуайт кивнул:

– Вы правы, уважаемый! Смерть – это ужасно. Даже тогда, когда умирают старики. Что же говорить о молодых?

Женщина взяла Дуайта за руку и сжала ее.

– Мистер Эверс! – проговорила она. – Если вам когда-либо потребуется женская помощь… потребуется то, что может сделать только женщина, дайте нам знать.

– Барбара! – прервал ее мужчина, щеки которого вдруг пошли красными пятнами.

Дуайт улыбнулся.

– Все в порядке, мой друг, не смущайтесь. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько женщин уже предлагали мне помощь. В моем положении это вполне понятно.

Он обвел рукой комнату.

– Взгляните, – сказал он. – Все здесь – дело ее рук. От канделябров и ковров до самого настроения этого дома.

Барбара нахмурилась.

– Не сегодня, естественно, – уточнил Дуайт. – Но раньше здесь всегда царило настроение… некой просветленности. И все благодаря Кэрол. Странно, что мы вообще использовали лампы. Но я благодарю вас за ваше предложение. Столь искреннее сочувствие – лучшая помощь в беде.

Артур поклоном показал, что обмен любезностями на этом можно завершить. Дуайт ничего не имел против, и парочка отошла.

Угощение и напитки пользовались успехом. Гости пространно говорили о своих личных делах и о смерти – в самом общем плане, но и имя Кэрол время от времени прорывалось через плетение словес, причем громко, а не шепотом, как то положено в день траура. Дуайт слышал это имя из разных уст. Слышал слишком часто, как, впрочем, и всегда – Кэрол неизменно была центром всеобщего внимания, отчего ее имя постоянно бывало на слуху.

– Мистер Эверс! – раздался мужской голос.

Перед Дуайтом вырос еще один джентльмен. Серая шляпа в руке.

– Я хотел бы выразить вам свои искренние соболезнования, – проговорил он. – Понимаю, что мои слова ничего не изменят, но я просто обязан напомнить вам, что ваша жена отныне обитает в мире, гораздо лучшем, чем этот.

Прежде чем ответить, Дуайт мгновение поколебался.

– Видите ли, сэр, – наконец сказал он, – мы с Кэрол никогда не были слишком, как бы вы это выразили, привередливыми. Относительно же существования рая, о котором вы только что изволили упомянуть, у меня имеются большие сомнения, и с каждым разом я нахожу все новые подтверждения своей правоте.

С самым мрачным взглядом, поджав губы, он отвернулся от своего случайного собеседника.

– Я прошу извинить меня, мистер Эверс, – сказал тот, – но я ни в коем случае не хотел оскорбить вас, тем более в такой день. Просто мы, то есть те люди, которых вы считаете… привередливыми… мы полагаем, что ваша жена ныне пребывает в лучшем из миров. И я уверен, что вам этот мир также откроется в свое время, и тогда вы поймете, что я был прав.

Дуайт кивнул, хотя выражение на его лице осталось неизменным, что давалось ему не без труда – изображая горюющего вдовца, он получал немалое удовольствие. Это было забавно.

– Не стоит извиняться, мой друг, – проговорил он. – Я тоже не хотел вас обидеть. Наверное, лучшее, что мы сможем сделать, чтобы примирить наши взгляды, это сказать, что усопшая была слишком молода. Есть ли бог на свете, нет ли бога, но в любом случае смерть – это самое ужасное, что есть в жизни.

Незнакомец закрыл глаза, сочувственно улыбаясь. Неожиданно появился Артур и увлек его прочь. Дуайт заметил, что к нему подходит Патриция Джонс – она была следующей в выстроившейся к нему очереди.

– Патриция…

Та взяла руку Дуайта в свои ладони.

– Мне так жаль, Дуайт, – проговорила она.

Дуайт печально улыбнулся.

– Поверите ли вы мне, – сказал он, – но только этим утром один человек сказал мне, что мужчина не имеет права переживать свою жену и обязан уйти первым?

Глаза Патриции слегка расширились.

– Странно, что кто-то так высказался, да еще в такой день, – произнесла она, покачав головой.

– Да, но не исключено, что он был прав. Вам дан великий дар выводить на свет новые поколения, но за это вы расплачиваетесь одиночеством после смерти ваших мужей.

Патриция прищелкнула язычком.

– Какие мрачные мысли, Дуайт Эверс! Хотя понять вас можно.

Склонившись, она коснулась поцелуем его щеки и быстрым движением тронула руку, после чего, отступив, растворилась в толпе. Ее место занял еще один незнакомый Дуайту джентльмен.

– Мистер Эверс, – начал он. – Мое имя Джеффри Хьюз. Мы с вами до этого не встречались, и я искренне сожалею, что наше знакомство происходит в подобных обстоятельствах. Но позвольте мне сказать, что я являюсь горячим поклонником вас как незаурядного бизнесмена, и мне кажется, что человек вашего статуса в столь трагические минуты может найти утешение в своем призвании.

Дуайт нахмурился. Вероятно, незнакомец не знал, что как раз своего-то дела у Дуайта не было.

Он бросил беглый взгляд на урну с прахом Хэтти. Вот он, источник денег, которыми располагала Кэрол. Снова, в который раз, Хэтти.

– Мистер Хьюз, мне тоже очень жаль, что наша первая встреча происходит в столь печальной обстановке, сразу же после того, как моя жена умерла. Что же касается вашего замечания, то в жизни я руководствуюсь сердцем, а потому житейский успех, о котором вы говорите, кажется мне глупостью, недостойной зрелого человека.

– О, я нисколько не сомневаюсь в этом, мистер Эверс. Но, вероятно, и в этот мрачный час вы способны зажечь свечу, призванную выхватить из тьмы то хорошее, что есть в вашей жизни. Немногие из живущих могут похвастаться, что в жизни им сопутствовал столь же значительный успех.

При упоминании свечи Дуайт вновь подумал о том тревожном мерцании, что возникло перед его мысленным взором накануне ночью, когда он покидал дом распорядителя похорон. Это мерцание было мыслью – мыслью, что он забыл о чем-то. О чем-то очень важном.

– Мистер Хьюз! Мы встретились в самый черный для меня час, и я ничего не знаю о свече, про которую вы говорите. Тени, которые вы имеете в виду, совершенно заслонили от меня мир, где играют дети, а обычные прохожие под лучами летнего солнца кланяются и приветствуют друг друга. Солнце для меня погасло вчера вечером, и час пробил… и раскаты грома потрясли мой дом… и зазвенели стекла… и содрогнулась мебель… и чернейший мрак окутал меня. Спальня, где она лежала, погрузилась в темноту… все, что нас связывало… простая бахрома на диванных подушках… ткань занавесок… вещи, более значительные… хотя и менее заметные… звук ее шагов в гостиной… мягкий шелест волос, по которым скользил ее гребень… атмосфера, которую она создавала вокруг себя, подобная клубам пара, вздымающимся над печной трубой… все это вздрогнуло и исчезло, поглощенное тенью, о которой возвестили часы, пробившие тягчайший, самый черный в моей жизни час. Но и в тот момент, мистер Хьюз, хотя я уверен в благородстве ваших мыслей, я не видел никакой свечи. Нет! Столь черный час по определению не таит в себе света.