Анна Князева - Путь ко Господу

– То есть людям плохо, – позеленел Дима, – и ты всех решил угробить до конца?

– Да, – честно признался Сергей, – они бы тебе сказали спасибо только за облегчение своей невыносимой боли по факту.

– А вот если Керимов решит убивать тех, кто нормально живёт? – спросил Дима.

– А если он вообще никого этой тачкой не тронет? – спросил Сергей с иронией, – что если это всё твоя паранойя от веры в иллюзию добра? Что есть это добро, если ты согласен с тем, что люди в агонии, брошенные всеми страшной смертью мрут? Ты действительно веришь, что они настолько дорожат своей жизнью, что готовы принять подобное? Ты бы согласился умирать от рака, выгнанный из квартиры за неуплату?

– Что такое есть? – Дима начал бледнеть.

– Да, – сказал Сергей, – я его бесплатно хоронил, потому что в этой стране только скотина обитает бесчувственная.

– Мне даже жить стало страшно, – сказала Ольга.

– Ну так что ты решил? – спросил Сергей, – бегаем от него или действуем?

– Я сам с ним свяжусь, но на переговоры ты пойдёшь со мной, – сказал Дима, – Оль, если мы не вернёмся, обязательно подключи СМИ. Я оплатил номер на две недели вперёд, но бей тревогу, если нас тут не будет в течение суток.

– Поняла, – сказала девушка.

Дмитрий ушёл звонить, чтобы договориться о встрече, а Сергей с Ольгой продолжили весело и праздно разглагольствовать.

Дни в психиатрической больнице же шли своим чередом, всё сламывая волю местных пациентов: всё по режиму, всё следуя дисциплине учреждения – всем им была дарована школа тюрьмы, таящей истинное отношение к простым людям. Никто в этом обществе не свободен и потенциальная опасность девочек с необычной деформацией мышления, или, иногда, просто восприятия втягивала в уныние даже местных врачей, что дома часто вели личные исследования в погоде за мечтой всех превзойти и найти для них лекарство. Все они прекрасно это чувствовали, что некоторые врачи на самом деле им пытаются помочь, но не имеют здесь влияния прекратить над ними этот садизм, царивший на законодательно-нормативном уровне со времён СССР. Люди сами построили цитадели своего Ада, в которых их родные дети, подобно брошенному социальному мясу, в котором природа сделала ошибку прозябали во вполне настоящей тюрьме, где им разрешалось только спать, есть и немного читать – даже разговаривать друг с другом им часто запрещали, потому что звук их голоса раздражал медсестёр. Анастасия пребывала здесь в таких же условиях, ощущая, как от постоянного следования их указаниям, которые она не послушайся – получит транквилизатор, подкос своей собственной воли. Девочка личностно угасала и ломалась, обретая понимание реальной жестокости людей, включая своих родителей, что даже слезинки не проронили о том, что она здесь в таких условиях. Не знали ли они, или не хотели в это верить? Ведь эти реальные впечатление детей, вернувшихся оттуда могут и взрослого травмировать, потому что отражают отношение к нам со стороны государственной медицины. Даже в полной потере рассудка что могут ужасного сделать 14-летние дети, признавшие свой дефект? Я тоже видела разных: девочка убила бабушку топором и смеялась, но у неё психически не было дефектов, так как в этом случае они природно невозможны. Убийца может поддаться деформации мышления и мании, но волю больных такими формами, как шизофрения, обычно корректирует реальная природа и они инстинктивно не станут другого человека убивать. Я тоже это исследовала и завершила свои исследования – это вообще не болезнь, а человеку нужно дополнить развитие мышления, что стало шире, отражаясь неким «хозяином» и просто больше читать и считать, развивая постановку логики. Проблема не в таких детях, а лежат там в основном дети и небольшая доля взрослых и стареньких с деменцией – всех в одну кучу ложат, как брошенное умирать мясо и также к ним относятся. Нужно просто представить силу воли этих детей и понять, что тут на самом деле здоровый бы после возвращения просто молча совершил суицид, обретя это понимание. А все эти девочки, вместе с Анастасией, получая от природы новые силы, продолжали ждать свою свободу, покинув эту бетонную тюрьму по факту предназначенную просто отравить их таблетками, уколами, которые представляют собой разные вещественные формы нейронной блокады, как обезболивающее, но токсичней настолько, что сами врачи к ним бояться прикасаться. Они жили здесь только верой в то, что они отсюда выпустят, чувствуя себя виноватыми перед обществом за то, что они сошли с ума и стали уродами в глазах других людей и своих родителей. Однако ни сами эти дети, ни их родители, ни весь персонал эти учреждений не видели главное: они не видели свой садизм в отношении друг друга. Этот садизм пробивался сквозь их безразличие реальными словами и поступками, создавая новые и новые травмы и страдания. Все они жаждали прекращение это кошмара, тая каждый свою собственную сердцевину страха: кто-то жаждал улучшения условий в больницах, а получил лишь слухов о том, что их все вообще закроют, организовав стационарные центры; кто-то мечтал о том, чтобы в Америке на финансирование закупили медицинское оборудования, давшее американским больным отличный результат и восстановление жизни, но каждый день смотрел на санитаров, что держат в страхе толпы душевнобольных; сами санитары вообще себя часто чувствовали загнанными в колесо животными, которым эта работа даже не даёт опомниться от некоего транса, где в конце их вышвыривают на улицу с небольшой пенсией, а прочий персонал там жил лишь будущим повышением – ничего больше и желать не требуется. Никто не видел полноту этого безумия в отношении человека к человеку, даже если у него в голове есть отклонение: они же не убийцы, чтобы так с ними обращаться. Обвинение в потенциальной опасности убийства скорее касается тех, кто здоров, потому что эти люди в основе даже своего поведения склонны скорее к суициду, чем к тому, чтобы поднять руку на другого человека, который здоров и в отличие от них выживает самостоятельно. Если бы только в этих учреждениях это царило, но нет: это царило в каждом уголке России в разных формах и цветах.

За пределами этих больниц люди также пребывали каждый в своём капкане с клапаном из конца своего социального успеха. Жизнь человека сегодня зависит от человека, которому безразличны жизни остальных. Каждый русский уже был мёртв сегодня – все люди просто пока эксплуатировались кем-то. Кто богаче их самих, либо занял эти деньги. Всем казалось. То все украли и счастливы при этом. Нет, потому что воровство тоже вид займа. Это займ у государства. В этой стране беден каждый, потому что тем, кто правит никто не запретит отнять его имущество.