Андрей Зыков - Эрлик

Тем временем месяцы шли и с их течением оживала природа. Жизнь просыпалась, скидывая с себя, словно прекрасное белоснежное одеяло, снежный покров. Весна и ее ни с чем не сравнимые торжественные звуки пробуждения всего живого наполнили своей музыкой лагерь и местность вокруг него. Луговые птицы начинали запевать с самого рассвета, не прерываясь до наступления сумерек. Особняком в этом ансамбле стоял лес, возле опушки которого расположился лагерь исследователей. Вот оттуда птиц не было слышно. Да и не только птиц – ни шороха от забежавшей в норку лесной мыши, ни пчелиного жужжания не исходило из начинавшейся сразу за лагерем чащи.

Начинались теплые и солнечные майские дни. Оливье прилетал к ним каждую неделю, хотя так долго, как в тот зимний вечер, он уже никогда не засиживался. Жизнь ученых почти не изменилась за всё это время. Перемены произошли лишь с таянием снега: все стали чувствовать, что лагерь располагается все ниже и ниже по мере того, как стал исчезать сугроб под ним. И прогулки молодых людей стали всё более длительными – опушка была довольно обширной, так что можно было долго бродить по этому участку между поселком и лесом. По одному никогда не ходили, часто по двое, по трое. Очень много разговаривали. Частенько доходили даже до ближайшей реки Уды и берегов залива, до Нерана, в самых разных направлениях, но к ночи всегда возвращались. Был особый инструктаж, очень простой для выполнения. Можно было пораньше позавтракать, например в семь утра, и планировать вернуться с долгой прогулки, самое большее к полуночи. И тогда общее время прогулки – 17 часов – делилось на два. Получалось так, что идти от лагеря вдаль можно было 8 с половиной часов, затем следовало повернуть назад, миновав своеобразную «точку возврата».

Говорят, что в этих краях было очень неспокойно начиная с лет гражданской войны и заканчивая завершением второй мировой – лютовали белые отряды в лесах. Местное население долгое время было необразованным и дичало вдали от цивилизации, не переставая методично сдабривать своим невежеством осевшее здесь ядовитой зловонною плесенью кровопролитие. Стоит отметить, что до сих пор, судя по закрытой информации, неподалеку находили следы мелких и ожесточенных кровавых стычек полувековой давности – белые и красные, красноармейцы и фашистские коллабороционисты – закрытая и далекая от цивилизации территория в те лихие времена беспрестанно манила в свои дебри разбойничьи шайки разных сортов. Огромным трудом одиночек, пришлых и местных, в этих населенных пунктах удалось зачать ростки коммунизма, мирной жизни, сплоченного ведения хозяйства. Эти основы вымученно и невероятно медленно прививались в жизни сельчан, раз и навсегда оторванных от своей культурной прародины, не имевших в жизни ни образца поведения, ни смысла для нее. Всё добро здешнего общества, налаженные оленеводческие и рыболоведческие хозяйства – результат тяжкого жертвенного труда одиноких пришедших сюда коммунистов.

Но исследователи во время прогулок в особенности никогда не боялись за свою безопасность – ее обеспечивало руководство экспедиции с лихвой: любые места, куда только смогли бы забрести ребята, тщательно и незримо контроливались, чтобы никто не потревожил их покой. Не ходили молодые ученые только в сёла и в лес.

В сёла – из-за того, что хотели всячески избегнуть встречи с местным населением. Руководство не возбраняло им это, но общим решением коллектива уже здесь, по прибытии в лагерь, было установлено такое правило. Встречи с людьми могли нарушить ход научной мысли и общее спокойствие. Тот профессиональный климат, который сложился в лагере очень быстро, необходимо было сохранить.

В лес не заходили никогда опять-таки по негласному договору. В инструкции по этому поводу был предусмотрен специальный пункт, содержащий в себе нечто странное: там говорилось о том, что никому из экспедиции нельзя на время пребывания в лагере заходить в полосу леса на расстояние, превышающее 12 шагов. Именно так: не метров, а шагов. Никто не догадывался, отчего руководство дало им столь странные указания на этот счет, во всяком случае ребята решили вовсе не вступать в полосу леса.

Ким не переставал с каждым днем всё больше и больше думать об Анне. Эта девушка овладевала его сознанием всё сильнее, обрушив на сердце юноши чувства, неведомые ему никогда прежде. Нет-нет, они всегда были рядом. И тем не менее далеко. Их отдаляли особенности воспитания, присущие обоим. Прошло уже много времени с момента их последней долгой беседы, но, несмотря на это, они ни разу так и не поговорили вновь, ограничиваясь лишь краткими, ничего не значащими фразами. Анна никогда не заговаривала с ним первой, скорее всего, из-за природной девичьей гордости. Но и Ким, будучи под гнетом столь же природной застенчивости, не смел даже приблизиться к девушке, к которой его так безудержно тянуло сердце, не говоря уже о том, чтобы заговорить с ней первым.

И всё же на второе утро мая юноша осмелился заговорить с Анной:

– Аня? – тихо окликнул девушку Ким.

– Да, Ким?

– Можно мы немножечко пройдемся с вами вместе? – скромно, с каждым новым словом словно осмеливаясь, вопросил он. – Ведь сейчас… утро.

– Ну конечно! А куда? К реке? Пойдемте лучше к Нерану, Ким?

– Да… о да. Я… сам хотел предложить пойти по направлению к Нерану. Там луговые просторы между лесом и поселком такие огромные, просто бескрайние, что сами располагают к прогулке и разговору.

– И правда! – спешно отозвалась прекрасная девушка. Она даже и не замечала стеснение и нерешительность, исходящие от Кима.

Так они отправились на запад от лагеря, созвучно солнечным лучам, освещающим вслед им путь.

– Аня, вам понравился вчерашний праздничный ужин?

– О… да! Как и все прежние ужины, не праздничные, к слову, – радостно ответила девушка. – Как необычно у вас это прозвучало сейчас: «праздничный ужин» на День труда.

– Я, впрочем, не подумав, сказал, но точно, ведь таким он и был. Вся страна вчера проводила праздник на митингах, а после них ехала на дачи и в деревни трудиться на огородах и в садах под задорный трудовой настрой, а у нас всё вот так: праздничный ужин, который и отличался от предыдущих чуть большей живостью и разговорами о празднике.

– Да! Ким, а у вас кто самый любимый ученый?

– Из моей профессиональной научной области или вообще?

– Вообще.

– Их даже очень много, Аня! И так сложно выделить того из них, кто больше всего любим. Правда, в разных условиях мысли, в зависимости от того, где мы находимся, какую литературу читаем или какое произведение искусства занимает наш взор, мы порой думаем о каком-то особенном человеке. О том, кто, как кажется, будто пришел в наш разум и гостит в нём, развалившись в кресле у камина, заняв все комнаты в там безраздельно.