Оксана Велит - Добро пожаловать в Ад

Петров готов был сорваться с места и бежать, пока люди в сером не принялись за него самого, но Марта оставалась такой спокойной, что паниковать рядом с ней казалось просто стыдно. Она поднялась с травы и сказала, поправляя полы своего белого халата:

– Если хочешь, идем ко мне выпьем чаю.

– С радостью, – машинально ответил Петров и затрусил вслед за ней по тропинке.

Ему было поручено нести холст, и он старался не смотреть на картину. Вообще забыть, что на ней изображено.

Когда они дошли до реки, было уже почти темно. И серый дом на берегу выделялся только благодаря маяку красной двери. Марта провернула ключ в замке:

– Входи.

– А ты не боишься пускать к себе незнакомца?

– Нет, – улыбнулась она, – Я же тебе снилась.

– А я тебе снился? – с надеждой спросил Петров.

Но Марта только пожала плечами:

– Может, да. А, может, и нет. Тут все путается.

Затем она включила свет в прихожей и добавила:

– Проходи. Картину можешь поставить у стены в гостиной. Я пока займусь чаем.

Петров прошел по небольшому коридору и оказался в просторной комнате, которая занимала почти весь этаж. Дверь слева вела в спальню, а справа находилась кухня, отделенная от жилого пространства барной стойкой.

Все стены в гостиной были увешаны картинами – большими и маленькими, написанными маслом и акварелью. Кое-где прикрепленные канцелярскими кнопками висели карандашные наброски на клочках бумаги. Все эти картины объединяло одно: на них были изображены люди – повешенные, зарезанные, раздробленные, вопящие о помощи и бесцельно глядящие в пустоту, поодиночке и целыми группами, едва умершие и с неделю пролежавшие на солнце.

– Это все с натуры? – глухо спросил Петров и сам не узнал свой голос.

– Да.

Марта повесила на крючок свой белый халат и повернулась к Петрову.

– Ты не сказал, как тебя зовут.

– Петров, – сказал Петров.

– Хорошо. Так вот, Петров, есть черный чай, есть с ромашкой. Или, может, вина?

– Вино подойдет. Я бы сейчас выпил.

Марта достала бокалы и жестом волшебника выудила из-под барной стойки бутылку красного вина.

– Я совру, если скажу, что берегла ее для особенного случая. Вообще-то, я иногда пью. Так что алкоголь у меня есть всегда. Помогает расслабиться.

Петров откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. Первый глоток показался ему божественным. Будто груз, который он нес так долго, что вес почти перестал ощущаться, наконец, был сброшен, и он мог впервые за вечность расправить плечи.

Он осушил бокал и почти сразу налил себе еще. Сделал большой глоток и посмотрел на Марту:

– Мы правда в аду?

– Правда.

Несмотря на всю очевидность ответа, Петров оказался к нему не готов. Он уставился на свой бокал и выдохнул:

– Я не помню, как умер.

– Может быть, ты и не умирал, – сказала Марта и подлила им обоим еще вина.

– Как же я тогда оказался здесь?

– Думаю, как и все. Шел-шел, и пришел.

– А если я захочу уйти?

Марта пожала плечами:

– Ворота всегда открыты. Просто там, за стеной, ничего нет. Поэтому никто не уходит.

– А здесь? Что есть здесь?

– А здесь есть все, что захочешь. Вот, хотя бы это, – Марта провела рукой, указывая на вино, на стены с картинами, на себя.

Щеки ее раскраснелись, зеленые глаза блестели хитро и вызывающе. И голос… Казалось, если она засмеется, ад разлетится на осколки, исчезнет в белой вспышке. Но Марта не смеялась – только улыбалась тихо и серьезно.

У Петрова в голове зашумел красный прилив. События прошедшего дня вспыхивали калейдоскопом, и одно за другим исчезали во мраке; здесь было вино, и эта женщина, которая откидывает назад свои медовые волосы, и пахнет клубникой, и…

Он закрыл глаза и вдруг отчетливо увидел себя на берегу реки.

Марта сидела рядом, свесив ноги в воду. Она посмотрела на Петрова с прищуром:

– Нас сегодня водили в морг на вскрытие. Все было так, как ты и рассказывал. Холодные железные ящики, а в них – куклы рядами. Безмозглые мясные куклы. Не хватало только игрушечного сервиза, чтобы усадить всех пить чай.

Она все еще заканчивала фразу, когда сквозь реку и берег проступила подвальная комната, тускло освещенная мигающими лампами. И Марта сама вдруг превратилась в лежащую на полу куклу со стеклянными глазами и красным клубничным ртом. Петров срезал ножницами верхнюю пуговицу на ее блузке, и горло перехватило от восхищения.

Видение замерло, как поставленная на паузу кинопленка. Затем подернулось рябью, поплыло, растворилось. Петров снова оказался в гостиной с бокалом вина в руках, и только где-то на кромке сознания все еще продолжал звучать голос Марты «безмозглые мясные куклы».

Чтобы сбросить наваждение, он встал, прошелся вдоль стены. На одной из картин был изображен знакомый сюжет – двое одноруких рубили руку третьему; еще несколько искалеченных мужчин сидели рядом на земле. Их рты были открыты словно в песне или молитве.

– Кто это? – Петров ткнул пальцем в картину.

Марта подошла к Петрову, встала рядом с ним, и он почувствовал ее теплое дыхание на своей шее.

– Это калеки. Они верят, что если будут приносить в жертву части своего тела, то смогут избежать расплаты. Они как будто уже расплачиваются, добровольно. Только это, конечно же, глупости.

– Почему глупости?

– Потому что расплаты нельзя избежать. Каждый обязательно получит свое.

Последние слова Марта прошептала Петрову на ухо и поцеловала его в шею. Петров все понял правильно, взял Марту за руку и повел ее в спальню.

Здесь тоже были картины. Они висели на стенах, лежали на полу и на кровати. Петров смахнул с покрывала несколько исчерканных листков и порадовался тому, что свет был выключен. Меньше всего ему сейчас хотелось смотреть на всю эту живописную эстетику умирания.

Марта взяла Петрова за руки и положила его ладони себе на грудь. Затем опрокинула его на кровать и взобралась сверху.

– Ты просто закрой глаза, – сказала она.

Петров повиновался и откинулся на подушки. В темноте под веками заплясали разноцветные круги.

Когда он проснулся, было уже светло. Из-за стены доносился звон посуды и свист кипящего чайника. Петров сел на кровати и осмотрелся. Со всех картин в спальне на него внимательными зелеными глазами смотрел чернобородый мужчина с татуировкой в виде птицы на правой скуле. На одном из полотен он сидел за столом, положив руку на стопку книг, на другом стоял под деревом в задумчивости, на третьем позировал нагишом на кровати – той самой, где сейчас сидел Петров; даже постельное белье было того же стального цвета.

Петров обернулся, чтобы рассмотреть картины, висящие у изголовья. Там был все тот же мужчина, но выглядел он иначе: впалые щеки, торчащие ребра, расфокусированный взгляд. В нем не осталось и следа той монументальной важности, с которой он позировал для предыдущих полотен.