Изабелла Кроткова - Никогда не кончится июнь

Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом.

И это мне тоже что-то смутно напомнило…

В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

Если вспомнишь…

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.

И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.

Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно – казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.

Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.

Урна тоже была пуста.

Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

– Знаешь, что он писал?!

– Что? – спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.

– Ноты! – выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.

«Ноты…» – повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.

Но, кажется, ничего не прояснило.

– Какие ноты? – уточнила я.

– Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, – ответил Степа. – Но это точно ноты.

– Покажи, – попросила я.

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

– Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! – Он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. – Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.

Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.

И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

А что если сыграть то, что здесь написано?..

– Сыграть тебе на гитаре? – предложила я.

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня как на врага.

Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

– Если бы у меня были деньги… – задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, – я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.

Вот влип, бедняга… – подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

…И помни – у НИХ в плену остается

Одна юная жизнь.

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.

Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.

Он и есть эта юная жизнь!

И никуда ему отсюда не деться – он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.

– Нет, – я положила свинцовую руку на спинку кресла. – Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…

Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой.

И, помолчав немного, застенчиво произнес:

– Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..

Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась.

Может, хоть совместный обед состоится?..

– Пойдем.

Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!

Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.

– Я сам помою, а ты посиди, – заявил он.

Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.

– Интересно, а где у него губки с железками?.. – тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.

– В столе, на средней полке, – быстро сказала я.

Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку из глубины полки, на которую я указала.

Возникла напряженная тишина.

И мне почему-то тоже стало не по себе.

Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.

Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.

И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.

Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку.

И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.

Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»

Я невольно вцепилась в стул.

Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала – точь-в-точь в таком порядке…

– Ты что, бывала у него, что ли? – подозрительно спросил Степан и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.

– Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

И он кинулся к эфедрину.

– Это не подойдет?..

– Нет! – взвизгнула я не своим голосом.

– Тут еще валерьянка есть… – деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

Я вскочила.

– Мне ничего не надо… – И голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.

– Ладно, ладно, – махнул рукой племянник, – как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

«Бабочки… – подумала я. – Б абочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»

И почувствовала, что схожу с ума.

– А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? – неожиданно спросил Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

– Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

И почему-то никак не могу закончить…

– Ниче себе! – Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. – А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!

Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.

Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.

А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, как какой-то чертов «Реквием»…

– Не буду я их играть, – грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила: – Ни за что!

Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил:

– Ну ладно…

Незаметно на город опустился теплый летний вечер, и неумолимое приближение ночи почему-то вызвало болезненную, щемящую тоску.

Видя, как сгущается за окном темнота, я внезапно испытала острый прилив отчаянья и, сама того не осознавая, вдруг вцепилась в Степин локоть, безумно боясь его отпустить. Словно в это мгновение только его рука держала меня на земле, а выпустив ее, я, как шар, наполненный гелием, взлечу в темное небо, и назад мне уже не вернуться…