Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

Я не нуждаюсь в рекламе. Мое предприятие существует за счет устных рекомендаций друзей и немногочисленных постоянных клиенток здесь, на Аранбега. Но в большинстве случаев женщина, желающая воспользоваться моими услугами, должна испытывать достаточно сильное желание, чтобы потратить шестьдесят пять долларов на паром, по меньшей мере пару сотен на татуировку и еще три сотни на проживание в гостинице «Аранбега», если она опоздает на последний паром или если выполнение заказа займет больше дня. Не говоря уже о стоимости ужина из толстого бифштекса с гарниром и плате человеку, который возьмется отвезти ее домой. Я не позволяю останавливаться в Уединенном Доме никому, помимо старых знакомых, то есть женщин, с которыми я имела отношения в прошлом и которые обычно в любом случае не желают ночевать со мной под одной крышей. Сью — исключение. Но Сью теперь встречается еще с одним человеком, тоже специалистом по профзаболеваниям из Пенобскот-Филдз, и потому приезжает сюда не так часто, как прежде.

Это меня вполне устраивает. Все мои клиенты — женщины. В большинстве своем они делают татуировку в ознаменование некоего эпохального события в жизни, как, например, окончательный разрыв с мерзавцем-любовником, склонным к насилию; развод после многих лет несчастливого брака; психологическое восстановление после изнасилования. Исцеление от рака груди (я часто делаю татуировки на груди), первый выезд в свет или рождение ребенка. Иногда в ознаменование какой-нибудь годовщины. Высокое эмоциональное напряжение держится в моем кабинете часами, если не целыми днями; оно исчезает с уходом клиентки, но вполне удовлетворяет мою потребность в эмоциональном общении, и так минимальную.

По правде говоря, моя работа удовлетворяет и мои сексуальные потребности тоже; по крайней мере, мое инстинктивное стремление к физическому контакту. Я всю жизнь работаю с кожей: подхватываю ладонью грудь, растягиваю кожу большим и указательным пальцами и выкалываю на ней иголкой нитевидные линии, проходясь желтой тушью поверх фиолетовых вен, превращая зарубцевавшиеся шрамы в свернутых кольцами змей, яркие крылья бабочки, языки пламени или фениксов, восстающих из бело-голубой кучки пепла; либо рисуя секретные карты с изображением потайных фотов и горных ущелий, речушек и волн, набегающих на отлогие берега размером не больше подушечки моего большого пальца. Подушечка моего большого пальца прижимает кожу в одной точке, указательный палец в другой; лишь тонкая пленка латекса отделяет плоть клиентки от моей. Машинка приглушенно жужжит и дает короткий сбой при первом соприкосновении иголки с телом, и женщина непроизвольно вздрагивает — независимо от того, насколько хорошо она подготовилась и сколько раз уже сидела вот так, под часто прыгающей иголкой, от уколов которой на коже выступают едва видимые капельки крови, сразу промокаемые бумажными полотенцами. Громко включенная музыка никогда полностью не перекрывает ровное гудение машинки. Больничные запахи дезинфицирующих средств, крови, антибактериальных мазей, латекса.

И пота. Тяжелый запах, подобный запаху оплавленного металла: запах страха. Он неудержимо истекает из женщины, словно кровь; зрачки у нее расширяются, и я явственно чую запах, даже если она лежит совершенно неподвижно, даже если она набивала татуировки достаточно часто, чтобы сохранять самообладание, какое сохраняю я, когда прохожусь иголкой по своему собственному телу. Она боится, и я знаю это; прыгающая иголка снова и снова прокалывает туго натянутую белую кожу.

Вечерами после работы меня не особо тянет на общение.

Предчувствие возникло у меня за день до того, как мне в руки попали Козыри. Сью вечно посмеивается надо мной, но зря: я никогда не ошибаюсь в таких случаях. Странное чувство начинает разрастаться во мне, словно меня надувают, как воздушный шарик; в голове легкость и холодок, на периферии зрения сверкающие точки. Вне всяких сомнений, не сегодня-завтра кто-то внезапно явится ко мне, либо я получу письмо или послание по электронной почте от человека, о котором не вспоминала последние десять лет; либо увижу что-то эдакое — норку, американского лося, мигрирующих молодых угрей, — но я точно знаю: произойдет какое-то событие.

Пожалуй, мне даже не стоит ничего рассказывать Сью. Она всегда говорит, что это — проявление болезни, что-то вроде ауры перед эпилептическим припадком.

— Принимай свои чертовы таблетки, Айви. Они все-таки предупреждают развитие болезни на ранних стадиях; принимай свой ксанакс!

Умом я все понимаю, умом-то я понимаю, что она права. И все дело в цепи нейронов, взрывающихся в моем мозгу, словно связка петард со слишком короткими запалами. Но я никогда не сумею объяснить Сью, каким мне видится окружающий мир во время подобных состояний; как небо светится зеленым не только в сумерках, но весь день напролет; как порой я вижу звезды в полдень, яркие искорки в поднебесье.

Я находилась в садике перед Уединенным Домом, срезала цветы для Блеки. Розовые и белые галактики: ранние астры, зеленовато-голубые и розовато-лиловые; благоухающие белые флоксы с липковатьши стеблями, обсыпанными под бутонами зелеными тлями, что походят на крохотные капельки росы. С противоположного берега озера донесся тревожный писк бурундука. Я подняла глаза: в дюжине ярдов от меня, у самой воды сидела рыжая лиса. Она ухмылялась мне; я видела тонкую полоску черной кожи вокруг пасти и сверкающие желтые глаза, словно освещенные изнутри свечами. Она сидела прямо и наблюдала за мной, по-кошачьи подергивая пушистым хвостом с белым кончиком.

Застыв на месте с охапкой астр в руках, я удивленно уставилась на нее, а через пару секунд сказала: «Привет-привет. Ну и чего тебе здесь надо?»

Я думала, при звуках моего голоса лиса испугается и убежит, но она не шелохнулась и продолжала наблюдать за мной. Я снова принялась срезать цветы и укладывать в плетеную корзину, а потом выпрямилась и бросила взгляд на берег. Лиса оставалась на прежнем месте; желтые глаза блестели в свете августовского солнца. Внезапно она вскочила и пристально посмотрела прямо на меня, чуть наклонив голову набок, словно собака, ожидающая, когда с ней пойдут гулять.

Она тявкнула — резкий жутковатый звук, похожий на крик младенца. По спине у меня побежали мурашки. Лиса по-прежнему смотрела на меня, но теперь с легкой тревогой, плотно прижав уши к треугольному черепу. Прошла минута. Потом с горы Кэмерон донесся ответ: резкое тявканье тоном повыше, перешедшее в протяжный фальцет. Лиса стремительно развернулась (будто перекувырнулась в невысокой траве) и стрелой помчалась вверх по склону холма, к березовой роще. В считанные секунды она скрылась из виду. В лесу слышалась лишь лихорадочная трескотня белок, а когда четвертью часа позже я вытащила плоскодонку на противоположный берег озера, в воздухе витал терпкий мускусный аромат, похожий на запах давленого винограда.