Иван Чернецкий - ******ный мир

Пятьдесят девятый день лета: оказывается, что в городе кто-то живет! Я стоял на крыше, и ко мне с земли обратился житель с вопросом, кто я такой и чем тут занимаюсь. Выглядел он странно, и ничего не смог рассказать про то, куда подевались другие люди. Предложил мне суп с плесенью и воды из высушенного колодца. На мои возражения лишь пожал печами и спросил, где я увидел плесень и засуху. Не то чтобы я хотел доверять сумасшедшему, но этот человек сказал, что не будет мне мешать, и что в подвале дома можно найти что-то, что могло бы заинтересовать меня – охотника. Могу отметить, что человек довольно пассивен и, вроде бы, угрозы не представляет. Оставшийся день я и провел на крыше своего милого убежища. Я пытался прицелиться в аномальный дом со спутника, но он почему-то считает, что здесь нет ничего, в том числе и города. Зеркало показывает сплошное замыленное изображение. Видимо, здесь и правда много энергии и помех. Ночевать стало некомфортно. Меня снова морозит, а термос по-прежнему остывает, как только снимаю его с костра (да и доски тут горят, как щепки).

Шестидесятый день лета: сегодня переберусь в другой дом, так как в этом на чердаке, похоже, завелись крысы. Очень большие. Устал слышать скрип и шорохи. Я раньше и не замечал, что у меня в комнате висит портрет какого-то священника. Сначала даже испугался, когда проснулся и внезапно увидел его. Приемник перестал ловить сигнал, и теперь я чувствую себя одиноко. Человека, кстати, я больше не встречал.

Шестидесятый день лета: видел портрет. Ночью бегали по второму этажу. Я в подвал, за оружием. И сваливаю».

На этом записи в дневнике оборвались. Харон задумался, не обратил внимания на Фалька, следящего за ним. Фокси вздрогнул, когда Харон увидел в окне дома, где он побывал несколько минут назад, бледно-синее лицо (словно человек небрежно поел черники, заляпав ей губы, а затем испачкался в муке). У этого создания были стеклянные глаза, которые Харон почему-то заметил только в этот момент, и еще эти глаза смотрели прямо на него.

– Кхм, Фальк, а вы последнее время никого не встречали здесь, помимо того человека, что исследовал дом?

Фальк пошатнулся в соседней комнате, и об этом Фокси сообщили скрипучие доски. Харон пошел посмотреть, куда ушел мужчина, и почему он больше не переживает, что в его доме непрошенные гости. Как только волшебник вошел, он посмотрел на какую-то картину, где изображался человек в черном пиджаке. Рисунок был чертовски реалистичным, особенно взгляд героя картины (белая лента под воротником как бы намекала, что Фальк смотрел на священника). Морж, наконец, отвлекся на голос Харона.

– А, ды-ды-ды-ды-да. Все, кого я видел здесь, изображены на этих картинах, и с па-по-последним из них мы виделись, кажется, совсем не-не-не-не…

– Недавно?

– Д-да.

Харон тоже засмотрелся на портрет.

– Очень детально проработаны глаза. Они будто смотрят на тебя, под каким углом не подойди, – сказал забинтованный человек.

Он еще раз проверил пейзаж на улице: с другой стороны дома все было так же мрачно.

– О, в-в-вы тоже любите картины? – спросил Фальк?

Харон подошел ближе, чтобы разглядеть другие работы, которых на стенах было чуть меньше дюжины. Почти везде были портреты людей в профиль, а на одной даже было изображено три персоны (гном, гномиха и альвийка).

– Нет, я их на самом деле… Боюсь, – сказал Харон.

Фокси выглядел грустным. Он один лежал возле дивана в гостиной и изображал из себя животное, которому снится кошмар. Иногда он не просто сопел, а скулил.

– П-почему?

Он посмотрел на Харона, как это обычно делают вечно обиженные и оскорбленные альвы.

– Ох, не знаю я… Живых я могу понять: знаю, что мне ответят, в каком сапоге спрятан нож. А вот рисунки застывают и чего-то ждут. А в дикой природе это означает только одно…

– Ш-ш-што же?

– Ну… Это сложно объяснить, если ты сам не можешь понять.

Харон подошел к портрету женщины в кресле качалке. В руках у персонажа были спицы, а вязала она нечто длинное и полосатое (будто бы шарф). Он заметил, что у нее неискренняя улыбка, нахмурены брови. «Глаза будто для красоты – я бы добавил ей объект в поле зрения, а то получается слепая бабка», – подумал он.

– Но я думаю, что это мой единственный страх, – сказала мумия.

Морж специально ничего не ответил, чтобы заострить внимание на своем недовольстве.

– Да нет, ты не подумай, что мне не нравятся эти картины – это у меня от рождения.

– Это моя задумка, – ответил морж.

Харон оторвался от картины со старушкой и посмотрел на хозяина имения.

– Какая?

– Чтобы они вызывали страх.

Волшебник снял шляпу и подошел к следующей картине. Ему не понравился аристократичный вид позирующего человека: его монокль, цепочка в кармане, запонки и жилетка. Он подумал: «Я бы добавил ему клоунский нос…» Волшебника привлек маленький зверек, выглядывающий из ухоженных мужских рук (потому что он не выглядел напряженным, в отличие от изображенного хозяина). У него была черная чешуя, оранжевые мордашка и глаза размером чуть ли не с полголовы. «Мне кажется, такая зверюга давно вымерла», – подумал волшебник.

– Почему именно страх? – спросил Харон.

– С-с-страх – н-н-наше г-главное чувство. Зритель д-д-должен чу-чу-чу-чувствовать. Мы все чувствуем страх.

Харон прижал шляпу к груди еще сильнее, и та помялась.

– Чаще случается так, что боятся меня.

– Тогда вы-вы-вы-вы – в-в-великое произведение и-искусства, – сказал морж (он еле заметно улыбнулся). – В-в-все ль-ль-люди т-таковые.

– Тогда это не про меня. Но спасибо.

– П-почему?

– Я не знаю, кто я такой…

Морж нахмурился от того, что ему пришлось подтирать сопли непрошенному гостю.

– О, так а к-кем в-вы себя чу-чу-чувствуете?

– Волшебником.

Фальк замолчал и отвернулся. Он выглядел неудовлетворенным (как будто он тоже хотел почувствовать себя волшебником, но Харон не сделал ему комплиментов для этого).

Харон подошел к картине, на которой была семья. Женщина и мальчик сидели на стульях, а над ними возвышался мужчина. Он держал их (или скорее давил на них) за плечи, и почему-то возникало чувство, что мужчина запрещает им вставать. Выражение лица у женщины было такое же, как и у старушки с предыдущей картины. Мужчина при этом не выглядел строгим: его губы вырисовывались поджатыми, а их верхняя челюсть скрывалась за густыми усами. Он чем-то напоминал Фалька. У их ребенка под глазами были синяки, а сами глаза изображались уставшими. Не было более жуткого персонажа, чем бледный сын этой семьи. Остальные люди хоть и представлялись Харону истерзанными и взволнованными, в них все же была искра надежды, что их когда-то нарисуют жизнерадостными. У мальчика по глазам было видно, что надежды нет. Харон вернулся к столу с дневником, но он все еще видел уставшие, но также и испуганные глаза на каждой из страниц дневника.