Ганс Эверс - Избранные произведения в 2-х томах. Том II. Подменыш (роман). Духовидец (из воспоминаний графа фон О***)

Старая Констанца помогла ей одеться. Затем пришла молодая, Антония, завязала ей ботинки и причесала волосы. Они много говорили, но Эндри поняла только одно слово: «Синьорина».

«Синьорина» – это была она. Она снова была барышней. Не должна была больше стоять у корыта – о, нет! – ей прислуживали…

К завтраку подали белый хлеб и масло, сколько она хотела. Мёд и мармелад, ветчина и яйца. На тарелке – свежие винные ягоды и большие персики.

Эндри рассказала кузену о своём бегстве. Сказала, что приехала только посоветоваться с ним. Она знает, что не может у него остаться, и уедет, как только он пожелает.

– Почему я должен отправить тебя обратно? – спросил он.

– Да из-за этой женщины, – сказала Эндри. – Она ведь меня здесь терпеть не будет.

Он изумлённо взглянул на неё.

– Что за женщина не будет тебя здесь терпеть? Быть может, Антония? Или старуха Констанца?

Она выдержала его взгляд.

– Ты хорошо знаешь, кого я имею виду. Женщина, с которой ты живёшь, – из кафешантана. Знаменитая артистка, с которой ты ездил в Париж и на Мадейру, которая тебе писала письма…

– Умолкни, Приблудная Птичка, – засмеялся он, – для одного раза этого слишком много. В доме у меня нет ни одной женщины, кроме прислуги. И на Мадейре был без всякой женщины, если ты не имеешь в виду одну англичанку, несколько со мной флиртовавшую. Она провела целых три дня там. В Париже – это так. Туда я брал с собой женщину. Правда, не из кафешантана, но из театра. То была маленькая актриса. Я обещал ей показать Париж, когда удачно сдам экзамены. За это она мне благоволила. Две недели пробыл я с нею, затем она должна была вернуться в театр. И писем, конечно, она не писала. К этому она была неспособна. Кроме одной видовой открытки я от неё никогда ничего не получал. Про какие письма ты говоришь, Приблудная Птичка?

– Про письма, которые ты получал в Войланде, когда мы ездили на травлю цапель. Ты всегда волновался, когда получал их. Бабушка и я – мы это хорошо заметили.

Он подумал:

– Ах, да! – воскликнул он, – конечно! Но они были совсем от другой. От одной дамы из бара. У каждого студента заводится роман с такой дамой или с кельнершей. Да-да, это была Энни из «Монополя»! Ты говоришь, я волновался? Вполне возможно, было чертовски трудно от неё отделаться приличным манером.

Эндри откинулась на спинку своего плетёного кресла. Как бабушка говорила, так и было. Он бегал за другими женщинами, подобно прочим мужчинам. Это находило и проходило. Она хорошо поняла это и тогда, а все же не так, как оно было.

– Что с тобой, Эндри? – спросил он.

– Ничего, ничего, – быстро сказала она. – Итак, я могу остаться?

Он подтвердил.

– Конечно, сколько хочешь. Ты не обязана ни стирать, ни заниматься рукоделием.

Немного помолчав, она спросила:

– И ты их нисколько не любил, этих женщин?

Он снова засмеялся:

– Конечно, я их любил – этих и ещё парочку других в придачу. Только это, если хочешь знать, недолго длилось.

«И из-за этого, – подумала Эндри. – Из-за этого? Что именно? Да, этот ад в монастыре. Это – и…»

– Ян, – начала она медленно, – зачем ты это делал?

– Но, Приблудная Птичка, что с тобой? Не наглоталась ли ты у Английских Дам вместе с их супом и их морали, и оттого я кажусь тебе безнравственным, так как развлекался с полудюжиной женщин? Ведь это же на самом деле вовсе не так скверно. Детей я ни от одной, во всяком случае, не имел…

Он оборвал фразу. Эндри побледнев, быстро вскочила. Простояв с минуту, она медленно опустилась на стул.

Она видела, как он пожал плечами. Ян произнёс:

– Прости, Приблудная Птичка, я не хотел тебя обидеть. Сказал это просто так, не имея в виду тебя.

Она покачала головой.

Не в этом дело, нет! Только она забыла про это – про своего ребёнка. За все время в монастыре она никогда о нем не думала. Он исчез. Его не было в её мире. Она испугалась потому, что на самом-то деле он в мире был и Ян про это знал.

Она смотрела на него. Глубоко и сдержанно звучал её мягкий альт.

– Я хочу рассказать тебе, Ян. Все это случилось потому, что я ненавидела тебя – из-за этих женщин. Я бросала хищных соколов на жаворонков, на поющие и прыгающие львиные жолудки. Я делала это, это и ещё другое. Потому, что хотела сделать тебе больно. Это мне не удалось. Тебя я ничуть не задела, ни секунды ты из-за этого не спал хуже. Ты нисколько не был оскорблён, не рассердился на меня, ты только посмеялся. Тебе немного стало жаль бабушку, а может быть, и меня. И – видишь ли, Ян, – только это, только это одно и причиняет мне страдание.

Он слушал её, но смотрел вдаль. Смотрел туда, на скалы и темно-синее море. Он отвечал медленно:

– Думаешь, я всего этого не знал, Эндри? Часто я понимал, что нет человека более близкого мне, чем ты. Но как ты ни близка, все же ты – не я. Никогда, никогда ни один человек не поймёт другого. Между ними всегда будет зиять глубокая пропасть, через которую нельзя перекинуть мост.

Она ответила с горечью:

– Как ты умён, Ян!

Он покачал головой:

– Не знаю, очень ли умно это знать. Я этого не выучил, а всегда чувствовал так с тех самых пор, как начал думать. Только постепенно это становилось мне все яснее и яснее. Ты – есть ты, я – я, и так оно остаётся. И у нас нет ничего общего, и мы никогда не сможем слиться. Всегда и навеки человек совсем одинок и совершенно один. Потому и всякая любовь есть ложь. Хорошо знаю, что лгать приятно, приятно забыть правду. Если кому-то это удаётся, то считается счастьем.

Он провёл рукой по своим волосам. Голос его звучал печально:

– Бабушка сказала однажды, что я мог бы заняться твоим образованием, помнишь, Приблудная Птичка? Но это – скверная мудрость, которую ты теперь от меня получишь. С её помощью ты совсем изгадишь себе жизнь. Существует только одно: собственное «я». Это означает: ни к чему серьёзному не надо относиться серьёзно. Серьёзно можно относиться только к мелко-будничному: к спорту или приобретению денег, политике, вину или искусству, что бы там ни было. Относись серьёзно к своим туалетам, Приблудная Птичка, к своей прислуге, – но смейся над жизнью. И над смертью, и над любовью, и над Богом. Смейся над этим, Приблудная Птичка, остроумничай, если способна!

* * *

Они бродили по острову от Малой Набережной вверх на Монте-Соларо и вниз к Дамекута или Фаро. На Монте-Тиберио и к морю. В лунные ночи они ездили с рыбаком на ловлю каракатиц или лазили по освещённым солнцем скалам в Сандолине. Нередко он брал её с собой карабкаться на скалы. Натале и Пеппино, два крестьянина с гор, несли с собой канаты и длинную лестницу, взятую из собора.

«Как в Войланде, – думала она, – он сажал меня на лошадь – и я должна была ездить верхом, бросал в воду – и я должна была плавать».