Дмитрий Вагнер - СкаZка о волшебном слове. Сборник рассказов – метафорические нарративы для взрослых о любви, преодолении и перерождении

Осмотревшись, Витяй решил ползти в сторону лестницы, но попытка сдвинуться с места заставила его передумать. Он перевернулся на спину и сел. О том, что бы встать не могло быть никакой речи. Ноги его по ощущениям напоминали сейчас куски охлажденного мяса. Вдобавок, рот был затянут широкой липкой лентой и дышать приходилось носом, да и то, пока он, надышавшись пылью, пару раз не чихнул. С тех пор работала только одна ноздря и, надо сказать, с большим трудом. Каждое, даже самое незначительное усилие требовало порции воздуха, которого почти не было.

Его могли спасти руки, но связанные за спиной они представляли собой вещь абсолютно бесполезную.

В какой-то момент он выпрямил ноги, и потом подтащил себя вперёд. Бетонный пол был шершавым, а джинсы новыми, купленными за две с половиной тысячи, и то, что они от таких упражнений превратятся в лохмотья, было не так уж важно. Отдышавшись он сделал это ещё раз, а потом ещё и ещё, много раз.

До лестницы оставалось совсем не много, три метра или вроде того. Витяй слабо себе представлял, что сделает потом, когда до неё доберётся. Не всё ли равно? Когда он окажется там, нужные мысли наверняка придут сами собой. И он выберется отсюда, как выбирался из многих других передряг…

Сверху скрипнула и открылась дверь. На пол у подножия лестницы упал прямоугольник света, и в нём, словно в театре теней, показался человеческий силуэт. Мужской голос еле слышно напевал по английски «It’s My party», а судя по интонации, рот у певца был до отказа набит едой.

Как бы то ни было, размышлять Витяй тут же перестал.

Сначала из потолка показались идеальной чистоты высокие армейские ботинки. Наблюдая как они беззвучно опускаются на ступеньки, Витяй заметил, что лестница обита толстым слоем войлока, очень похожим на материал для звукоизоляции. И это, учитывая всю ситуацию, наводило на мысли куда более мрачные.

Человек сошел с лестницы и, повернувшись всем корпусом в Витькину сторону, остановился. Чёрные военные штаны заправлены в ботинки; чёрная куртка со множеством карманов, больших и маленьких; чёрная бейсбольная кепка с вышитым красными шелковыми буквами названием рок-группы. Он ничем почти не отличался от той тени, что плясала на полу минутой раньше. Ничем кроме Хемингуэевского лица, вся нижняя часть которого скрывалась за густой бородой и усами, и голубыми глазами, вероятно теми же самыми, что раньше, в салоне машины, показались ему серебристыми точками.

Бородатый и вправду жевал. В одной руке он держал бутерброд, в другой, жестяную кружку, вроде тех, что продаются в «Экспедиции» в комплекте со спиртовками. Весь облик этого ублюдка светился добродушием. Он ухмылялся, чавкал и мурлыкая под нос песенку смотрел на Витяя так, точно они вдвоем прохлаждались на пикнике.

– Ну что уставился, хрен ты моржовый?

Что бы сказать это Витяю потребовалось вобрать в легкие побольше воздуха и до боли напрячь мышцы на животе, но к сожалению (а может и к счастью), из-за полоски скотча на лице вылетело хотя и громкое, но совсем не разборчивое мычание.

Тише, киса, – сказал бородатый, и одновременно в растительности на лице образовалась горизонтальная трещина, оголившая два ряда безупречных зубов и розовый язык. – Осталось совсем чуть-чуть.

Человек продолжал стоять над ним, время от времени откусывая кусок черного хлеба с мясом и отхлебывая из кружки. На секунду он отвел глаза в сторону, потом снова уставился на Витяя, и было в этом движении глаз что-то, говорившее о смущении, или лёгком замешательстве. Он как будто ждал, чем закончится неловкая ситуация и напоминал этим молодого и неопытного интерна, не слишком довольного поведением пациента, но не имеющего права как-либо проявить эмоции. Вот только у Витяя от этого взгляда озноб пробежал по всему телу, ибо глаза эти вдруг стали пусты и неподвижны, как у дикого и безумного существа, чьим единственным занятием в жизни было высасывание внутренностей у своих жертв. И если подобная тварь существует, она наверняка делает это с таким же видом, с каким наши матери, стоя у плиты, пробуют свою стряпню на предмет готовности.

«Черт побери», сказал Витяй сам себе, «плохи мои дела».

Все с тем же отсутствующим видом незнакомец шагнул вперед. Он поставил кружку на брезентовый куб. Рука его, в чёрной матерчатой перчатке, зависла в воздухе, словно он приготовился дирижировать. И пока он стоял вот так, две-три секунды, Витяй неотрывно смотрел на эту руку, похожую на висящего в воздухе паука.

А потом бородатый сказал:

– Ну что, киса, пора начинать.

Слово – киса – он произнес с издёвкой. Так называют друг друга «влюбленные» парочки, находясь в компании, когда хотят показать остальным то, чего уж давно нет. Эта правда относилась и к Витяю тоже, но его беспокоила скорей не она, а поза бородатого – напряжённая изготовка к броску.

Происшедшие вслед за этим события не отложатся в его памяти. Все случилось довольно быстро. Сверкнув в воздухе точно пушечное ядро, тяжелый, пахнущий кремом ботинок ударил в грудь. Витяй упал на бок и в шею ему уперлась дубинка с железными рожками на конце; возникло внезапное ощущение, что всё это уже было, и не один раз. Он зажмурился.

Тишину подвала нарушил звонкий щелчок и Виктор Иванов, в который раз, отправился в царство вечной ночи.

Когда Витяй вновь очнулся, первым делом, как тогда в машине, он попытался встать и размяться. Но как и в первый раз, это дело дальше желания не пошло. Разница оказалась лишь в том, что сейчас он не лежал, а сидел. И хотя голова его была туго примотана скотчем к высокой спинке стула, он без труда сообразил, что одежды на нем нет, что руки надёжно закреплены на подлокотниках, а голени примотаны к ножкам.

Он скользнул взглядом по сторонам. За время его отсутствия обстановка нисколько не изменилась: сейчас он сидел лицом к кубическому сооружению накрытому брезентом, а лестница оказалась справа. За то слева, на том самом месте, где он очнулся какое-то время назад, теперь стоял на полу треногий штатив, увенчанный сверху фотоаппаратом. Витяй прикинул, что в ломбарде за него могли дать не меньше «сорока штук», и это только на вскидку, если брать во внимание надпись MARk-II и «глаз» размером не меньше тубуса для чертежей.

«Аппетитная штука», подумал он,«жалко, что руки связаны».

При попытке пошевелиться путы натужно поскрипывали. Витяй облизнул пересохшие губы и вспомнил, что прежде сделать так не мог из-за полоски скотча на лице. Привязанный к стулу и напрочь обездвиженный он как никогда осознавал собственную беспомощность. Но теперь, по крайней мере, он мог разговаривать и дышать ртом. Вся сила сосредоточилась теперь в языке, которым он ворочал с трудом, и больше мысленно, нежели вслух, слово за словом репетировал одни и те же спасительные слова: