Максим Кавешников - Золотой крейсер и Тайное море

Мурочка забралась Черной Рок-н-Ролл Маме под юбку, хотя все ткани уже и промокли насквозь. Пуговка, зажмурив глаза, бесконечно повторяла считалочку: «Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка!» – и это успокаивало ее. Олененок уткнул головку Жуже в подол, и та, скорее рефлекторно, гладила украшенные умелой кистью, смоченные пресной и соленой водой рожки, лысую головку; сама же единственным оставшимся глазом вперилась в чарующую черно-зеленую смерть.

Они с ужасом провожали вершины нависающих волн, ища в темноте глаза друг друга, и тут же отводя взгляды, словно участницы странного преступления. Преступления, на которое никто из них не решился бы по отдельности, и, все-таки, совершаемого по негласному всеобщему согласию, совершаемого ввиду непреодолимых обстоятельств и самого нелепого рока.

«Зачем мы здесь?» – вопрошали они, не ведая, кого.

Болтанка и рев ветра изводили весь день, и поневоле закрадывались и множились вопросы, порождая неприятные мысли – а не зря ли они ступили на эту палубу? Не вечно ли льют дожди над морем? Что они вообще знают о море?

Их давно окружала только тьма, и была ли это темнота уже новой ночи, или еще нет – никто не сказал бы – буря поглотила их так давно, что запросто можно было бы забыть имена, став частью первозданного хаоса.

«Имя – единственное, что все получают в дар, и чего нельзя отнять, – флегматично размышляла Ингрид, обняв колени, положив на них подбородок, глядя в черное воющее марево, – но – что можно потерять!»

Они мало-помалу привыкли к осознанию того, что как ни странно, все еще целы, и вода, раз уж не поглотила до сих пор, возможно, уже и не призовет в свои гостеприимные чертоги. Одна за другой, они занимали кармашки, которых было предостаточно на внутренней обшивке саквояжа. Содержимое просто выкидывалось вниз, где, ввиду размеров, досталось лечь Черной Рок-н-Ролл Маме. Но она не возражала. Лишь устало распихала вываленное из кармашков по углам.

Мешочек с сушеной травой пришелся кстати – Рок-н-Ролл Мама сочла его годным, чтобы тот послужил в качестве подушки. Она попыталась взбить «подушку», но запах какой-то лекарственной травы, исходивший изнутри, вдруг заставил ее оторопеть. Жануария понятия не имела, что это за аромат – никогда раньше такого обонять не доводилось.

Или приходилось?

Сдвинув брови, она замерла. Ей почудился… детский смех?

Не просто детский. Что-то дрогнуло в ее несуществующей памяти. Памяти о временах, которых не было, которых никак не могло быть.

«У тебя не было никаких детей! – испугалась она, – У тебя не было и не могло быть никаких детей! Тебя саму сделали на фабрике в Испании, какие, прости Господи, дети?!»

Кто-то только пытался уснуть, слушая ругательства ветра, кто-то счастливо забылся сразу. Боясь пошевелиться, Жануария вдыхала странный аромат, вглядываясь в темноту незрячими глазами, прислушиваясь к смеху, которого больше не было, копаясь в лабиринтах воспоминаний, которых и в самом деле никак не могло быть, не зная, как и где искать ответ, не обретя хотя бы вопроса.

«Мята!» – то ли на изломе реальностей прошептал ее разум, погружаясь в сон, то ли само слово просочилось из тех же лакун, откуда к ней попытались прорваться воспоминания. Рок-н-Ролл Мама отключилась.

Жужа устроилась в верхнем ярусе. Она не чувствовала усталости. Вообще ничего не чувствовала. Опустошенная стрессом, пережитым после потери глаза, она проспала весь день, и теперь отрешенно созерцала прямоугольник темно-серого неба, почти размышляя, и почти ни о чем не думая одновременно.

Споменка же боролась со сном. Сжимая шкатулку, опустила ее в глубину кармана, который служил теперь и капитанским мостиком, и смотровой площадкой юнги одновременно, чтобы Проводник, если вдруг она его и уронит, не бултыхнулся в воду. Час за часом продолжала шептать путеводные слова все более заплетающимся языком, чувствуя, как сон подбирается все ближе. Ей, ничего не знающей о порядках жизни и службы военных и моряков, первой пришло в голову, что следовало сообразить некую очередность. Люди называют это словами «дежурство», «вахта», «смена», и Споменка не без досады вспомнила каждое из этих слов. Когда в сотый раз сокрушалась, что никого не попросила сменить ее, на плечо легла ладонь.

– Иди, отдохни!

– Ох, ты!

– Ты спишь, Нена.

Споменка неопределенно пожала плечами .

– Давай по очереди, – предложила Жужа.

Накатила очередная сильная волна, но ковчег лишь качнулся.

– Ты… как? – поддавшись слабости, и сомкнув веки, спросила ее Споменка. Она не почувствовала, как шкатулку аккуратно потянули из ее ладоней.

– Иди, Нена. Я поспала, поспи теперь ты. Иди!

Споменка пошатнулась, вздрогнув, вытаращила непонимающие глаза.

– Где он? Где… – заметив, что Камень у Жужи, замерла, несколько мгновений что-то соображая. С облегчением выдохнула, отчего тело ее выдало накопившуюся усталость. Жужа печально рассматривала огоньки, бегущие по прожилкам. Почувствовав взгляд, отвернулась. Споменке не надо было быть провидицей, чтобы поймать в легком, нетипичном повороте шеи уже знакомое уныние.

«Господи, как тебе помочь?» – вздохнула дриада, не находя подходящих идей. Мысли стали непослушными, расползались в разные стороны, а зрение выделывало фокусы, не желая дальше делать свою работу.

– Иди, Нена! Иди!

Споменка устроилась у юбки Рок-н-Ролл Мамы, и через несколько секунд Жужа услышала между порывов ветра ее сопение.

Оставшись одна, она произнесла немудреные слова, и почувствовала, как некая сила, легкая, странная, движет кораблик. На сердце странным образом посветлело, даже в голове, будто бы, прояснилось. Грустно улыбнулась, произнесла вновь.

Некоторое время любовалась игрой огоньков в прожилках Золотого Камня. Омрачало только отсутствие глаза, напоминавшее ей чувство клаустрофобии. Клаустрофобия породила клаустрофобию, и кармашек, в котором сидела дриада, стал казаться тесным. Она перебралась в соседний. Он был заполнен мешочком с чем-то сыпучим. Перебралась в следующий, оказавшийся пустым. Кармашек пришелся в самый раз.

«Мои ноги длиннее твоих!» – мысленно похвасталась она перед спящей Споменкой и расплылась в улыбке, которая тут же померкла. В который раз Жужа неосознанно коснулась дыры на месте левого глаза, тут же брезгливо одернув руку.

Боковым зрением засекла движение в темноте. Взглянула туда, от увиденного перехватило дыхание.

– День и ночь идем за Светом! День и ночь идем за Светом! – испуганно затараторила Жужа. На них шел громадный водяной вал. Она на миг приняла его за чаек. Тех самых. Вселившихся теперь в утонувшее гадаринское стадо. Намеревающихся теперь вечно преследовать их.