Роман Романов - Эдиков комплекс. Романтическая фантазия на тему сновидения

– Ну, насчет картин не беспокойтесь, – весело махнул рукой посетитель, – они сами поп а дают в нужное время. А до вашей тайной деятельности за спиной хозяина мне дела нет. Я же хочу деликатно попросить вас о двух вещах. Первое – составить мне сейчас компанию за столом. А второе – не пользоваться резинками, которые подарил вам вчера этот чудаковатый француз. Я бы сказал, у меня к ним нет особого доверия.

– Господи, вы и об этом в курсе! – в отчаянии воскликнула Люба, чуть не плача. – Если Гриценко пронюхает про меня и Жан-Поля, моей ресторанной карьере – конец! Подождите, сейчас я принесу завтрак и сама накачу с вами водки – плевать на профессиональный этикет!

Три минуты спустя старшая официантка вернулась с подносом в руках, заодно успев восстановить утраченные в беседе четкие контуры губ и глаз. Она села напротив клиента, основательно подпортившего ей безмятежное утреннее существование, и выжидательно на него уставилась. Потом залпом осушила рюмку водки.

– Так что вы хотите за молчание? – деловито поинтересовалась Люба у человека в черном, пока тот с аппетитом поедал пельмени. – Коли вам нужны деньги, то их у меня немного, но я могу дать сколько есть. Если желаете секса, то только на вашей территории и только с презервативом.

– С чем, простите? – заинтересованно переспросил Любин собеседник.

– С презервативом, – членораздельно произнесла та, но, видя, что дикий посетитель недоуменно пожимает плечами, пояснила: – Ну же, с теми самыми французскими резинками.

– А, вот вы о чем, – понимающе подмигнул мужчина. – Прошу прощения за мое невежество! Эти модные словечки… Я иногда выпадаю из культурного контекста. Как поется в песне – между нами века и века … Ах да, насчет вашего предложения: нет, покорно благодарю, меня не интересуют ни ваши деньги, ни ваше тело, хотя вы весьма хороши собой.

– Тогда что же?

– Обещайте мне породить надежду, – понизив голос, заговорщицки произнес таинственный посетитель. – Знаете, я вижу насквозь человеческие души, и в вашей душе, увы, прочитывается все что угодно, только не надежда. Вы живете без внутреннего света и давно свыклись с существованием, в котором нет будущего, а есть только ужасно однообразное настоящее. Вас занимают лишь ежеутренние животные слияния со своим начальником и ежевечерние – с иностранцем. Вы обоих терпеть не можете, но первый обеспечивает вас работой, а второй оплачивает ваши тайные встречи. Вы даже помыслить не можете о чем-то более возвышенном. Вы давно забыли, что значит надеяться на лучшее. Поэтому я вас прошу об одном: обещайте мне возродить в своей душе надежду.

– Хорошо, – сказала Люба, вздыхая с облегчением, но все еще пребывая в некотором напряжении, – если я пообещаю это, могу ли я рассчитывать на ваше молчание?

– Ну, разумеется, – с убедительностью молвил бледный мужчина, – выдавать вас мне нет ни выгоды, ни смысла.

– Хорошо, – твердо сказала Люба, про себя покручивая пальцем у виска, – я обещаю вам породить надежду. Если хотите, напишу расписку и заверю ее нотариально.

– Ну что вы! – великодушно протянул тот. – Мне эти формальности ни к чему. Главное, что вы уже произнесли эти слова, и теперь я абсолютно спокоен.

Посетитель встал, отсчитал несколько купюр, положил их на стол и галантно поклонился Любе.

– Благодарю за угощение и понимание, – сказал он. – Мне было исключительно приятно общаться с вами. Всего хорошего!

– Прощайте, – сдержанно молвила официантка, радуясь, что этот нездоровый на голову человек наконец-то покидает стены ресторана. Она проводила его взглядом до самых дверей.

Едва черный костюм клиента исчез из виду, как все до единой картины, висевшие в зале, одновременно рухнули на пол, сорвавшись с креплений. Вычурные позолоченные рамы, в которые произведения были вставлены, с шумом разлетелись на крупные и мелкие куски.

Находившаяся посреди этого утреннего светопреставления Люба нашла единственно верный способ выразить свое отношение к ситуации. Она впервые в жизни осенила себя крестным знамением, после чего торжественно упала в глубокий, продолжительный обморок.

Эдик вздрогнул и открыл глаза. Давно рассвело, и утро, скорее всего, уже не было ранним: цветущий за окном куст шиповника горел великолепным огнем, как это бывает лишь в предполуденных лучах июньского солнца. На столике подле кровати стояло накрытое салфеткой серебряное блюдо с завтраком. Так и есть, все домашние уже успели откушать, он один разоспался.

Сегодня Эдик опять пережил странное предрассветное видение с белой птицей, что на протяжении девяти месяцев упрямо вторгалось в его ночной покой. Этот повторяющийся сон изматывал силы Эдика своей непонятностью. После него мальчик впадал в долгое, беспокойное забытье, которое могло продолжаться вплоть до обеденного часа.

Сон всегда развивался одинаково. Он вырастал из черной пустоты, что постепенно начинала сжимать Эдику голову, утягивала за собой куда-то вниз, потом уводила вверх и внезапно швыряла в бездну ослепительного – ярче солнечного – света. Свет не был добрым: он угрожающе вибрировал и издавал тихое, но грозное гудение, которое непрестанно нарастало, становилось нестерпимым, оглушительным, поглощавшим все вокруг. Вдруг этот терзающий пространство свет взмывал вверх, стремительно уменьшался в размерах – и вот уже в синем небе кружила белая стальная птица с хищным клювом и жесткими крыльями. Ее угрожающий рык достигал уха мальчика даже из заоблачных далей.

А в сегодняшнем сновидении птица внезапно стала быстро опускаться к земле. Эдик испугался, что она набросится на него, и крепко зажмурился. Через мгновение, однако, он приподнял веки и увидел на ее вытянутой спине человека. Тот сидел, обхватив руками и ногами шею чудовища, и его лицо с прикрытыми глазами выражало величайшую сосредоточенность. Птица со страшным ревом перевернулась в воздухе, а оседлавший ее человек ослабил захват и не удержался, упал на землю. Последнее, что запомнил Эдик, было его все так же сосредоточенное лицо. В глазах человека не прочитывалось страха – лишь одно безграничное любопытство…

Эдик откинул легкое пуховое одеяло и спустил ноги на пол. Он аккуратно снял вышитую салфетку, прикрывавшую завтрак. На блюде стояли еще теплый фарфоровый чайник и узорная чайная пара, розетка с густыми сливками, вареное всмятку яйцо в медном стаканчике и тарелка со свежей выпечкой. Эдик улыбнулся – не иначе как о его позднем завтраке позаботилась гувернантка, молоденькая француженка Натали. Она одна во всем доме помнила, что любимое утреннее лакомство молодого хозяина – крендельки с маком, а вовсе не ячменные лепешки, как почему-то считала его maman . Порой мальчику казалось, что пахнувшая росой и луговыми травами Натали – единственное благословенное существо в их семье, которое его действительно любит и понимает.