Артур Раин - Лэйла-стероид

– Молодца, – бодро сказали Рыбьи глаза. – А теперь ты сделаешь вот что…

Когда Макс поднял голову, рядом с ним уже никого не было. Только раздался странный хлопок, будто большая птица взмахнула крыльями, да на мгновение перед глазами вспыхнули буквы на поверхности капсулы. Буквы, о которых Максу уже не суждено было забыть никогда. Затем все погасло.

Петр и все стоящие рядом с ним обернулись на звук открываемой двери. Свист и улюлюканье сопроводили появление на пороге Макса, прижимавшего к груди огромный букет. Гомон подняли даже новобранцы. Те, которых не сломали.

“Дед” презрительно скривился. Макс и Петр одновременно сделали несколько шагов и оказались в полуметре друг от друга. Публика притихла. На сцене остались лишь два действующих лица.

– Ты не мужик, – тихо заговорил Петр, постепенно повышая голос, как заправский актер. – Ты щенок, которого надо учить.

С этими словами “дед” снял с себя широкий армейский ремень.

– Он принес не те цветы, – громко сказал Петр “работая” на публику. – Моя девушка такие не любит. По-моему, за такое надо пороть.

Он оглянулся на слушателей, смеясь и пощелкивая сложенным вдвое ремнем.

– Цветы не для нее, – четким и бесцветным голосом произнес Макс.

Петр резко обернулся. Глаза Кретова смотрели куда-то далеко и мимо перекошенного лица “деда”. Макс улыбнулся. Засохшая губа треснула и по зубам потекла тоненькая красная струйка.

– Цветы только для тебя, красавчик.

Кретов засмеялся, слегка согнув худощавое тело и заглядывая в лицо Петра вывернув голову. “Дед” резко замахнулся, подняв ремень и стараясь выгнать непонятный холодок, проникший в сердце.

Пальцы Макса скрючились и застыли как коготь. Левая ладонь тщедушного новобранца взметнулась вверх и врезалась в подбородок Петра с такой скоростью и силой, что свистнул воздух.

Ничего не понимающая толпа ошарашено смотрела, как “дед” тряпичной куклой отлетел к стене и с омерзительным хрустом врезался затылком в стену. Со звериным воем Макс размахнулся и швырнул букет в ошарашенное лицо.

– Покойся с миром, падла!

Оторвавшиеся фиолетовые лепестки, кружась засыпали рухнувшего на пол Петра, и два из них заботливо прикрыли мертвые глаза “деда”, словно причудливые монеты.

Его приговорили не по законам военного времени, а по закону "не выноси сор из избы". Новобранец, прикончивший старослужащего должен был исчезнуть. Так по крайней мере было заведено в тех войсках, куда судьба-злодейка занесла Макса. Суд был быстрый и если не праведный, то по крайней мере претендующий на праведность. Сломанная шея Петра перевесила слабые попытки Кретова рассказать о странном субъекте и странной капсуле. Беда была в том, что Макс к концу второго дня допросов уже и сам не был уверен, видел ли он "рыбьи глаза" наяву. Хмурая троица судей мрачно взирала с недосягаемой высоты, тяжестью своих взглядов и молотом падающих вопросов, разбивая логику и стройность показаний обвиняемого.

И вот теперь, «без вести пропавший во время учений» Макс сидел в камере без окон, в полном оцепенении и ждал, как всегда, в стрессовой ситуации зарывшись в себя.

– Дурной ты, Макс, – Илона обняла его и чмокнула в щеку. Ее аромат всегда пьянил его больше, чем алкоголь. – Вернешься через 2 года настоящим мужчиной. Конечно, никакой гарантии нет, – она закатила глаза, – что я тебя дождусь…

Он шлепнул ее и оба засмеялись.

– Кретов Максим Георгиевич, вы признаны виновным в совершении убийства Поплавского Петра Сергеевича. По решению военного трибунала вы приговорены к смертной казни. Приговор привести в исполнение.

Голос майора был похож на звук, исходящий из старого динамика: такой же механический и безжизненный. Красный сумрак камеры проглотил его слова, как старый ботинок проглатывается мутной болотной жижей.

Смысл слов не доходил и ускользал серебристой рыбешкой сквозь мокрые пальцы. Ничто уже не могло нарушить оцепенения, сковавшего разум и чувства.

“Я обещал вернуться, прости, солнышко, что не сумел”.

Холод пистолетного ствола прогнал последние остатки страха, упершись в затылок Макса.

Кто бы мог подумать, что самая прекрасная вещь на свете, это смеяться вместе с любимым человеком.

За секунду до выстрела Кретов улыбнулся, вспоминая надпись на убившей его капсуле и тихо произнес со слегка безумной улыбкой:

– Лэйла… лэйла-стероид.

Грохот заполнил небольшое помещение. Красный свет погас. Тихие почти неслышные шаги раздались сразу же вслед за этим. Палач по бычьи склонил голову и попятился, вытирая маленькую каплю крови, попавшую на лицо.

– Мертвых надо хоронить, – глухо пробормотал он, глядя в наступивший мрак. – Хотел бы я знать, зачем он вам пона…

– Нет ничего легче, приятель – сказала темнота, закрывая продырявленный затылок полой плаща, поблескивавшего странноватым светом, как показалось палачу. – Поменяйся с ним местами и все узнаешь.

Скрежещущим смехом зашлась дверь камеры. Вспыхнули яркие люминесцентные лампы, ослепив на мгновение приземистого полноватого мужчину с пистолетом в руке, стоящего в одиночестве на голом скользком полу.

Почти не изуродованный прогрессом пейзаж медленно плыл за покрытым грязными разводами окном. Временами Илоне казалось, что сидит она не в вагоне-ресторане скорого поезда Москва – Варшава, а в зале дешевого кинотеатра и смотрит не менее дешевый фильм о красотах родного края. Девушка поднесла бокал к губам и смочила их темно-красным “Мартини”. В последнее время Илона стала замечать, что алкоголь уже не оказывает прежнего расслабляющего и веселящего эффекта на самочувствие.

Вот так, наверное, и становятся алкоголиками. Начинается ностальгия по хмельному туману в голове. Настолько сильная, что рука сама тянется к более крепким напиткам, а отражение в зеркале жалобно блеет о том, что от одного стаканчика ничего не будет. И так всю жизнь. Причем весьма гнусную и короткую… Или длинную, что еще хуже.