Игорь Красовский - Полудница

Вокзальный шум и гам меня даже успокаивал, тем более что я нашел себе свободное место в зале ожидания и мог сидеть пока не подойдет мой поезд, главное, чтобы не на улице под ярким солнечным небом. Напившись сладкого чая из термоса, я решил ещё раз проверить свои документы и направление в экспедицию. Среди прочих бумаг лежала фотография, пожелтевшая от времени и с обгоревшими краями. На фото были запечатлены моя тетя Герда и я с новомодной прической, которую, помнится, сделал у тетиной подруги. Тогда все носили эту странную прическу, для нее нужно было делать химическую завивку, я до сих пор не знаю, как она называется, но прозвал ее " Бон Джови". Странно, что именно эта фотография, сделанная за четыре дня до событий, перевернувших всю мою жизнь, сохранилась. Хотя, и до этих дней жизнь шла не как у всех. Когда мне было пять лет, погиб отец, так говорила мать, сама она недолго горевала, через полгода снова вышла замуж и уехала с новым мужем на Дальний Восток, оставив меня на попечение бабушки с дедом и своей младшей сестры Герды. Поначалу она высылала деньги, а после того, как с разницей в полгода умерли дедушка и бабушка, она вообще перестала сначала писать письма, а затем и помогать деньгами. В итоге в возрасте десяти лет я остался лишь с тетей, которая была меня старше всего на одиннадцать лет. Она бросила спортивную карьеру и пошла работать, чтобы как-то меня содержать. Тетя была высокого роста с развитой мускулатурой, благодаря занятиям лёгкой атлетикой, крупные скулы и большие надбровные дуги придавали её лицу несколько суровый вид, но всё же она была красивой. Она мне заменила мать, и, несмотря на свой юный возраст, смогла с помощью доброго слова и тяжёлой ладони подчинить мой капризный характер.

Я, предавшись далеким воспоминаниям, погладил пальцем ее изображение на фото, и невольная слеза покатилась по моей щеке, обжигая кожу как раскалённое масло.

– Эх… Если бы я послушал своего покойного деда, что в полдень нужно спать, не произошли бы те ужасные события, которые разлучили меня с ней, и, возможно, мне не пришлось бы скитаться по свету, не имея ни кола, ни двора…

Я совершенно не был готов к тому, что со мной произойдёт ни интеллектуально, ни психологически. В то время все подобное отрицалось и высмеивались, да и я сам бы решил, что просто сошел с ума, если бы не было этого ужасного шрама в центре моей груди, который постоянно болит, пока не сядет солнце.

В тот злосчастный полдень я, по обыкновению, вышел посидеть на лавочке, которая располагалась в тени яблонь на улице возле нашего дома. Летнее южное солнце разогнало всех по домам или в тень навесов и беседок, в этот час улица была пуста. Иногда я представлял, как на земле исчезли все люди, и я остался совсем один. Поначалу эта мысль грела мое шестнадцатилетнее эго, но по мере развития фантазии, я добавлял все больше и больше людей, оставшихся со мной, и в итоге фантазия рассыпалась, как замок из песка, оставляя странный осадок угрызений совести к людям из близкого окружения. Улица в это время была ещё хороша тем, что по ней не ездили ни машины, ни сельхозтехника. Улица вела напрямую к бескрайнему, как мне казалась, полю пшеницы. Словно золотое море оно колыхалось, и комбайны, когда приходила пора жатвы, будто корабли бороздили это море, правда это была шумная пора, так как утром комбайны и автомобили двигались в сторону полей, а ночью грохоча и поднимая клубы пыли, возвращались обратным путем. В детстве я мечтал стать комбайнером, этаким капитаном своего личного корабля, чтоб плыть по золотому морю, собирать хлеб, и, надеясь, что возможно покажут в программе "Время" или "Сельский час" как лучшего хлебороба и передовика. На этой же лавочке я представлял, как радуется тетя, глядя на меня в цветном телевизоре, где я загорелый, здоровенный, в майке и кепке, с непременным колоском пшеницы в зубах даю интервью. Этот прекрасный летний день омрачало лишь одно, – сегодня шестое июля, и это значит, что снова пропадет один ребенок, как это происходит уже семь лет. И потому улицы сегодня были особенно пусты, не было слышно детского смеха, да и взрослые тоже старались не шуметь, неизбежность заставила смириться всех с тем, что произойдёт. Никто не хотел ни говорить об этом, ни подавать виду. Я не знаю, замечали вы или нет, но ровно в полдень время останавливается, и наступает полная тишина, перестают жужжать насекомые, щебетать птицы, и не шевелится листва, просто тишина, от которой сперва давит уши, потом что-то щелкает в области чуть выше затылка, и мир замирает. И никого нет, лишь только яркое солнце играет своими лучами по застывшей земле, щекоча ее, пытаясь привести в чувство или оживить, водя рыжими волосами-лучами по еще не остывшему телу умершего возлюбленного. И вот появилась она, студентка, так я ее прозвал, потому что видел ее только летом, и она всегда приходила с конца той самой улицы, что упиралась прямо в пшеничное поле. В том конце жила болгарская диаспора, по всей видимости, она приезжала сюда только на лето отдохнуть. Из года в год она нисколько не менялась. На вид студентке было лет девятнадцать-двадцать, она была высокой, стройной, с неизменной улыбкой на губах, вьющиеся волосы светло-соломенного цвета. Видел я ее только в солнечные дни и всегда в одном и том же коротком белом платье с вышитым на нем узором красными нитками, с венком на голове с разноцветными лентами. Еще я подумал, что она гимнастка, так как у неё периодически колени весьма необычно сгибались в другую сторону, я предполагал, возможно из-за травмы. Со стороны выглядело так, как будто она забывала, в какую сторону они должны сгибаться, и периодически оглядывалась по сторонам, опасаясь, что за ней следят. Меня она вряд ли видела благодаря яблоням, и, убедившись, что рядом никого нет, она подпрыгивала вверх, крутясь вокруг своей оси, отчего платье поднималось, но мне не удавалось увидеть то, что так в юном возрасте желаешь узреть, потому что меня всегда отвлекал металлический блеск чего-то, находящегося под подолом платья. В этот раз девушка остановилась как раз напротив меня, я затаил дыхание, боясь выдать свое присутствие. Мне показалось, что вот-вот меня заметят. Но она подпрыгнула и и вновь крутанулась, после чего замерла будто прислушивалась, глядя на усадьбу, которая находилась в аккурат напротив нашего с тетей дома. Эту усадьбу купила месяц назад странная пара с ребенком, девочкой лет шести. Поговаривали, что они сбежали от своих законных супругов, и что у мужчины есть жена с тремя детьми, а у женщины муж – партийный работник высокого ранга. Выглядели они счастливыми и влюбленными, постоянно оказывали друг другу всяческое внимание, а иногда бегали и резвились, словно подростки, что подтверждало предположения, что пара недавно вместе, так как люди, прожившие в браке хотя бы год, уже не ведут себя как пылкие влюбленные.