Сергей Арно - Мертвые сами знают отчего

Титулярный советник, чертыхнувшись, огляделся, ища мерзкую старуху, но нигде ее не увидел. На другой стороне улицы, несмотря на мерзостную погоду, чинно прохаживался городовой. Мимо, грохоча колесами по булыжной мостовой, проехала коляска, а невдалеке пробежала мокрая собака, чем-то, впрочем, похожая на старуху.

Григорий Иванович сплюнул по обыкновению через левое плечо трижды, хотел перекреститься, но почему-то не стал делать этого, а заспешил к дому. Жил он на Галерной улице в меблированной комнате, из окна которой были видны краешек самого двора-колодца да кусочек неба, всегда, правда, пасмурного.

Перейдя Исаакиевскую площадь, он поворотил в сторону Невы. Тут повстречался ему слепой мужик, громко стучавший по поребрику палкой. А когда, дойдя до Галерной, свернул за угол, столкнулся с хромым стариком и чуть не уронил его на мостовую. Нехорошее что-то почудилось ему в этих встречах, и он на всякий случай снова сплюнул через левое плечо.

Служил Григорий Иванович самым ничтожным чиновником, получал жалованье небольшое и чина был незначительного, а в силу происхождения и не рассчитывал на большее. Как шутили товарищи, «вечный титулярный советник». Хотя к своим без малого сорока годам ему, как всякому благообразному гражданину, надлежало жениться и обзавестись семейством, но он этого делать не спешил, а, будучи человеком бережливым, предполагал поначалу скопить нужный капиталец, а уж после думать о семье. От этого все дни он проводил в воздержании и только в праздник мог позволить себе излишества.

Всю дорогу до дома странное беспокойство терзало его душу. Кутаясь в старенькую свою шинель, Григорий Иванович озирался, словно кто шел за ним следом… а как будто даже и шел, но когда он оглядывался, ловкий преследователь шмыгал в ближайшую подворотню или прятался за столб – так что разглядеть его не представлялось никакой возможности.

На подходе уже к самому дому вновь произошел странный случай. Из темной подворотни с лаем выскочила мокрая лохматая собака и бросилась под ноги Григорию Ивановичу. Он отступил и, поскользнувшись на мокром булыжнике мостовой, чуть было не упал… но это оказалась не собака, как ему почудилось поначалу, а крохотная старуха в капоре; собака, должно быть, лаем прогоняла ее со двора.

– Прости, батюшка! – воскликнула старуха, подняв лицо на Григория Ивановича. – Не гневайся, да и не бойся ничего. Ты живой, а мертвые сами знают, отчего мертвы.

Проговорив это, старуха посеменила в сторону Исаакиевской площади. Как будто это и была та самая старуха, что бросилась к нему под ноги в первый раз.

«Что за ерунда!» – в сердцах подумал Григорий Иванович.

Эта встреча совсем испортила ему настроение.

Дворник Поликарп в белом фартуке и фуражке стоял у освещенной фонарем подворотни и, задрав голову, смотрел в темное небо. Что он мог видеть там? Ничего там и не было, просто хотел смотреть и смотрел. Когда Григорий Иванович проходил мимо Поликарпа, тот взглянул на него и, поклонившись, вдруг сказал:

– А на четвертом этаже в квартире прям, ваше благородие, жилец повесился.

– Что?! Какой жилец?! – вздрогнул Григорий Иванович. – Да ты снова пьян! Ты что, дурень, говоришь?!

Поликарп был нетороплив в речах и излагал с растяжкой, вспоминая и старательно проговаривая каждое слово, будто недавно выучился человеческому языку. Да и выглядел он не как обыкновенно: всегда румяный и довольный, вечно под хмельком, а сейчас – бледное лицо, на шее болтается какая-то тряпка…

– Сосед с вашего этажа, Афанасий Степанович Поприщев. Из участка городовой уже приходил. Утром прям гроб привезут.

Григорий Иванович хорошо знал Афанасия Степановича – тихого, застенчивого учителя музыки лет пятидесяти.

– На Рождество, грех-то какой! Отчего же повесился? Водки, как ты, не пил.

Поликарп пожевал губами, словно во рту нащупывая языком нужные слова.

– Вы и сами знаете отчего.

– Что знаю? – Григорий Иванович пугливо оглянулся. – Что ты такое говоришь, дурья твоя башка?! Откуда же я могу знать?!..

Он бы плюнул и пошел себе прочь, чем разговаривать с глупым мужиком, но что-то останавливало его.

Поликарп поглядел на небо, словно ища там поддержки, неторопливо почесал затылок, сдвинув дворницкую фуражку на лоб.

– Тык прям сам Афанасий Степанович и сказал.

– Кому? Кому сказал?!

– Тык… Мне и сказал. Подошел ко мне сегодня по полудню и говорит: «Я прям сейчас пойду повешусь, а ты, Поликарп, передай Григорию Ивановичу, что он знает почему…».

– Что за чушь! – Григорий Иванович зябко повел плечами. – Откуда же я…

– Не могу знать, ваше благородие, а только так сказал. А еще сказал, что мертвые сами знают, отчего мертвы.

И опять бросились в глаза титулярному советнику бледность лица Поликарпа и отстраненный какой-то взгляд.

Более ничего не сказав, Григорий Иванович прошел мимо дворника, направляясь к своей парадной. На душе у него было пакостно, как будто он и вправду знал, отчего повесился Афанасий Степанович, и, более того, даже чуть ли не сам подтолкнул его к этому действию.

Квартира располагалась на четвертом этаже.

В дверях он столкнулся с кухаркой. Она взвизгнула и отступила в прихожую, словно был это не Григорий Иванович, а оживший мертвец.

– Глупая баба! – в сердцах пробурчал Григорий Иванович и, повесив в прихожей шинель, зашел к себе в комнату.

Он зажег свечу на столе. В комнате все было как обычно, но что-то не так. Что именно, понять он никак не мог. На столе рядом со свечой стоял прибор для письма, лежала стопка бумаги. Григорий Иванович иногда брал работу на дом, когда не справлялся с ней в департаменте.

А еще была у Григория Ивановича престранная привычка: он любил крутить в руках посторонний и как бы вовсе не относящийся к нему предмет – маленькую костяную статуэтку в виде петушка. И хотя у птицы был отбит клюв, ценность для хозяина статуэтка не теряла. Григорий Иванович, сколько помнил себя, всегда забавлялся с этой статуэткой, за что товарищи по службе в департаменте постоянно над ним подсмеивались. И сейчас, покрутив петушка, он поставил его на стол.

Экономная жизнь приучила титулярного советника ложиться спать рано, чтобы не тратить попусту свечу. И сегодня после ужина он хотел бы еще почитать книгу Николая Гоголя, которую выпросил на время у товарища своего в департаменте, и было, взяв уже книгу в руки, раскрыл, но, почему-то не прочтя ни строчки, отложил в сторону. На сердце у него было тревожно, в комнате зябко – печи в квартире топили плохо.

Григорий Иванович переоделся в ночную сорочку и, перекрестившись на висевший в углу образ, задул свечу и улегся в постель.

Сообщение о смерти соседа не то что потрясло его, но вызвало в душе странное угнетение. Лежа сейчас в постели в полной темноте, он вспоминал учителя музыки и его слова, переданные дворником. «Отчего же он так сказал? Откуда же я могу знать?..» Хотя Афанасий Степанович часто жаловался на своих учеников, потешавшихся над ним. Однажды проказники подсунули в ящик учительского стола живую мышь, в другой раз незаметно подложили в его портфель, с которым он ходил на службу, дохлую кошку, обнаруженную им уже дома. А недавно они принесли в класс надгробную плиту, на которой стояли его фамилия, имя и надпись «От благодарных учеников». Тут было отчего повеситься. Да, это, пожалуй, он и имел в виду. Именно это, а иначе что?