Робер Дж. Гольярд - Круг земной

И ныне огонь ярости чудовищ лижет своим красным языком все западные земли. Ибо зло внутри нас.

Сейчас, в канун полнолуния месяца Жёлтеня, запершись в доме Божьем, уповаю лишь на Отца всего сущего, чтоб дал он мне силы противостоять их злой воле, когда они явятся за мной… 2 2 По мотивам: Gildas Sapiens. Liber querulus de calamitate, excidio et conquestu Brittaniae (Гильдас Мудрый. Печальная книга о бедствиях, разорении и завоевании Британии). VI-й век.

Сам порядок изложения, предложенный Флодоардом, заставляет нас предположить, что речь здесь идёт о случившемся после упомянутого сражения при Дарме. Пояснения к обоим вышеприведённым цитатам отсутствуют, но, по всей видимости, только они в настоящее время могут пролить некое подобие света (весьма мутного, стоит признать) на странную историю одного малознатного рыцаря и принцессы из дома Эдгариддинов, – историю, которая могла бы считаться незначительной, если бы не её роль в пресекновении одной из древнейших монарших династий Корнваллиса.

Лонхенбург, MMXIII, R.G.G.

Тьме многое известно,

Смурны мысли мои.

Часто видела я чёрный песок,

Сжигающий зелёные поля.

Из Топи доносятся крики

Ужасно-глубоких ледяных трещин.

Биум, биум, бамбало, дилли-дилли-до,

Баюкаю я друга своего,

И чьё-то лицо все ждёт,

Да из леса глядит в окно.

Нам не стоит шуметь,

Многие крутятся здесь.

Всю ночь у окна

Слышится чье-то дыхание 3 3 По мотивам древнеисландской колыбельной. .

Порыв сквозняка, ворвавшийся в хижину, вновь затушил огонёк жертвенника. Женщина на топчане очнулась от дрёмы, вздохнула обречённо, встала и, выбрав в очаге самый яркий уголёк, принялась раздувать лучину. Та, наконец, вспыхнула, и жертвенник ожил. Глиняный, высотой не более полулоктя, с мерцающим внутри язычком пламени, он уставился на женщину глазами-дырочками, горящими красным на искусно вырезанных лицах.

Она провела пальцем по волнистым волосам одной из фигурок и попыталась улыбнуться.

– О матерь Боанн, – заученно забормотала женщина, – прародительница, присутствующая всегда, распространяющаяся беспрерывно и всеобъемлюще всюду… – Но тут уголки её губ предательски дрогнули, и следующее слово обратилось во всхлип.

Она была ещё совсем не стара, но с осунувшимся лицом, темнотой под глазами и уже ясно видимыми морщинками. Резко отвернувшись, она подошла к стене и принялась усердно подтыкать колышками облезлую медвежью шкуру. Хижина была бедняцкая, с вросшей в землю двускатной крышей из переплетённых ивовых прутьев, крытых густым слоем соломы. За долгую осень солома намокла, слежалась; в дырах посвистывал холодный ветер, легонько качая связки сушёных трав, свешивающихся с потолочной балки. Посреди хижины, на утоптанном полу в неглубокой яме горел очаг: кучка углей, окружённая камнями. Хижина топилась по-чёрному.

Дрожащим голосом женщина тихонько запела:

Белый замок стоит

Близ дивной плотины Биннори…

С топчана раздался надрывный детский кашель, и мать, выронив очередную щепку, кинулась на звук.

– Эирлис, маленькая, маленькая моя, – зашептала она, – пить, хочешь пить? Отвару дам…

Ребёнок не отвечал; лишь хриплое дыхание доносилось из-под груды шкур. Женщина опять уселась рядом, но тут же вскочила, заслышав скрип кожаных петель.

– Тедгар!

Низкая дверь отворилась, и в хижину, пригнув голову, вошёл мужчина в шапке с длинными завязками и телогрейке мехом наружу. В руке он держал небольшую корзину. Потопав ногами, чтобы стряхнуть с деревянных башмаков грязь вперемешку со снегом, он поставил корзину на стол. Стол был маленький, на одной толстой ноге с остатками коры.

– Пусто. Все силки пустые, один порван. Здесь горох, капуста и сала немного. У Валды выпросил. Сказал, не даст больше, пока с тем долгом не расплачусь. Завтра поутру в Топь пойду, Брихт говорит, слышал там глухарей.

Тедгар сел на чурбак, заменявший табурет, вытянул над углями руки, натруженные и красные от холода. Подержал немного, потирая ладони; от мокрых рукавов шёл пар. Бросил хмурый взгляд на топчан.

– Как она?

Женщина всхлипнула.

– За весь день ни разу не заговорила. Не может уже говорить. – И вдруг бросилась на колени перед мужем, умоляюще сложив руки. – Тед, прошу тебя, прошу… давай отнесём её к матушке Элфгиву…

Тедгар вздрогнул.

– Нет, – пробормотал он, нерешительно мотнув головой. – Я же сказал: пойду завтра, добуду птицу…

– Не поможет твоя птица, не ест она ничего, уж весит легче пёрышка…

– О, боги… – Тедгар вскочил и принялся мерить шагами крошечную клетушку. – Уна, пойми: не время сейчас. Четырнадцатый день на исходе, луна почти полная, в лесу следов полно, сама знаешь чьих. Они готовятся, кругами ходят. Не нынче, так следующей ночью…

Слово «они» мужчина произнёс едва ли не шёпотом.

– Так сегодня последняя ночь! – надрывно выкрикнула Уна. – Последняя! А назавтра как бы хоронить её не пришлось!

– Поутру пойдём… в монастырь её отнесём.

– Нет! – Женщину била мелкая дрожь, волосы лезли ей в глаза. – Ночь им силы даёт, ты же знаешь. В монастыре отродясь никому не помогали, а матушка Элфгиву – она из наших, даром, что на той стороне живёт! И горох этот я уж лучше ей отдам, кусок в горло не лезет…

Уна замолчала, успокаиваясь, вцепившись скрюченными пальцами в подол платья.

– Праматерь сегодня два раза умирала, – прошептала она. – А ежели третий будет…

Тедгар постоял немного, прикрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону.

– Хорошо, – наконец, сказал он, – собирайся.

Уна опрометью кинулась к топчану. Шкуры, которыми был укутан ребёнок, она отбросила на пол, оставив одну, самую большую и тёплую на вид. Тедгар тем временем приладил на пояс тесак; подержал в руках рогатину – крепкую, с металлическим наконечником, – и с вздохом поставил её на место. Взял девочку, на мгновение судорожно прижал бесчувственное тело к груди.

– Да поможет нам Эогабал… – и решительно шагнул за порог.

* * *

Уна набросила на плечи дерюжный плащ, прикрыла дверь, опустила засов. Ни замкá, ни другого запора на двери больше не имелось: взять в хижине было нечего, даже если кому и пришло бы в голову ради такого дела ночью пробираться вглубь леса. Их жилище стояло на отшибе, в полумиле от селения; Тедгар был углежогом.

На тёмном небе, насаживаясь на вершины елей, висела луна, как огромная грязная дыра посреди иссиня-чёрного полотнища, усеянного мириадами холодно мерцающих звёзд. Совсем как те поблёскивающие камешки на неописуемой красоты платье супруги барона Экхарта – минувшей осенью он с женой приезжал в Кадван. «Это жемчуга», – шепнула тогда старуха Маго. Жена барона была прекрасна: совсем юная, с таким милым и добрым лицом, что Уне казалось тогда, что она обязательно выслушает, обязательно поможет, нужно только решиться подойти. Но народ, толпившийся вдоль дороги, бухался на колени и боялся поднять глаза. Уна тогда замешкалась, и Маго знатно огрела её по спине клюкой, грозным взглядом указав на землю.