Нейтан Баллингруд - Раны. Земля монстров

Он растягивает губы и шевелит языком, будто примеряет новый костюм и проверяет, как тот сидит. Удовлетворившись, по всей видимости, посадкой новинки, он наконец смотрит на меня:

– Я рад, что вы пришли, особенно сегодня.

– Должен признаться, меня удивило, что ваш выбор пал на вечер Ярмарки Черепушек. Сегодня от постороннего внимания не спрячешься.

Он смотрит на толпу детей, которую дядя Дигби осторожно направляет к большому окну на залив. В их движениях читается возбуждение и страх – тот же клубок эмоций я ощущал, когда был на их месте.

– Я не собираюсь портить им праздник, – говорит он. – Сегодня их день. Не мой.

Не думаю, что это вся правда. Пусть дети и прошли отбор для участия в Ярмарке Черепушек, чтобы стать звездами церемонии открытия, пышность и торжественность события призваны чествовать не детей, а Червя и значимость церкви в этом городишке. Но в действительности празднеством мы славим Джонатана Уормкейка. Ни провальная избирательная кампания в мэры в середине семидесятых, ни последствия Ночной Войны, ни изобличающие секреты, обнародованные вследствие небезызвестного предательства его лучшего друга, Вацлава Слипвикета, – ничто не могло отобрать власть, которую Уормкейк обрел над Хобс Лэндингом, и каждый год Ярмарка Черепушек прославляет и укрепляет ее.

К тому же сегодняшний день знаменует сотню лет со дня его грандиозного появления в городе, а также скорое прощание с нашим миром, потому в его ложную скромность верится с трудом.

– Присядьте, – говорит он, указывая на самое удобное кресло в комнате.

Кресло с высокой спинкой и мягкими подушками, которые обычно ставят в своих гостиных английские лорды. От шахматного столика в углу Уормкейк берет еще один стул, поменьше, и придвигает его ближе, чтобы мы могли говорить свободно. Он медленно опускается на него и вздыхает с вымученным удовлетворением оттого, что тело пришло наконец в покой. Думаю, если бы он все еще имел глаза, то сейчас бы их закрыл.

Дядя Дигби тем временем рассаживает детей на складные стулья, стоящие в два ряда. Она раздает им газировку и контейнеры с попкорном, тщетно пытаясь всех успокоить, и закуски привлекают внимание.

– Говорили ли вы с кем-нибудь из детей после того, как они увидели сон? – спрашивает меня Уормкейк.

– Нет. Некоторые приходили в церковь с родителями, но ни с кем из них я лично не разговаривал. Этим занимаюсь не я, а другие.

– Насколько я понимаю, на некоторых детей сны производят сильное впечатление.

– Быть избранником Червя – почетная, но пугающая роль. Дарованные сны слишком яркие и насыщенные. Для кого-то они могут стать крайне болезненным опытом.

– Прискорбно слышать.

Я бросаю взгляд на рассевшихся детей, пихающих в рот пригоршни попкорна, который разлетается повсюду. От них исходит дикая энергия – потрескивающее живое излучение, от которого встают дыбом волосы, – и чтобы не дать ей пролиться слезами и хаосом, надо быть умелым укротителем. Как дядя Дигби. Самый дружелюбный член Замороженного Парламента долгое время являлся представителем семьи, а также доверенным лицом самого мистера Уормкейка. Многие считают, что без его неизменных усилий отношения между Уормкейками и жителями Хобс Лэндинга давным-давно перешли бы в жестокое насилие. Не все принимали новую церковь в первые годы.

– По правде говоря, я не хочу, чтобы кто-то знал, зачем вы здесь. Не хочу делать из своей смерти представление. Если бы вы пришли ко мне в любой другой день, то все бы заметили, и догадаться о причинах не составило бы труда. Но сегодня все внимание города приковано к ярмарке. К тому же я вижу в этом некую закономерность. Круг замкнулся.

– Простите за вопрос, мистер Уормкейк, но по долгу службы я обязан спросить: вы решились на этот шаг из-за смерти Девушки-Орхидеи?

Он бросает на меня мрачный взгляд. Конечно, считать эмоции с голого черепа невозможно, да и губной протез не способствует экспрессии, но тяжесть, с какой на меня обрушился его взор, без сомнения, указывает на раздражение.

– Так ее звали городские. Настоящее имя – Гретхен. Называйте ее так.

– Прошу прощения. Суть вопроса от этого не меняется. Если вы запятнаны горем, то не сможете окончательно покинуть этот мир.

– Я принес вам эту веру. Не вздумайте учить меня.

Я молча принимаю его укор.

Долгое время мы сидим в тишине, и на мгновение я переключаюсь на возбужденно переговаривающихся детей и на дядю Дигби, рассказывающего старую байку про то, как в залив вернулся Кракен. Старую для меня, но не для детей. Мистер Уормкейк возвращается к беседе, но меняет тему.

– Вы сказали про болезненный опыт. Похоже, знаете об этом не понаслышке. Вы ведь уже бывали в этом доме, не так ли?

– Бывал. Когда я был ребенком, меня тоже призвал сон на Ярмарку Черепушек. Семьдесят лет назад. На самую первую Ярмарку.

– Надо же. Это уже интересно . Именно вам выпало исполнить мой смертный ритуал. Сколько же вам тогда, получается? Восемьдесят? Вы выглядите очень молодо.

Я улыбаюсь.

– Благодарю. Но молодым себя не ощущаю.

– А как по-другому, в наше-то время? Что ж, полагаю, мне следует сказать «с возвращением».

Кажется, что в комнату втиснулись несколько пластов истории, от этого кружится голова. Сегодня я посещаю сразу три ярмарки: Ежегодную Семидесятую Ярмарку Черепушек, которая начнется ближе к вечеру; первую Ярмарку Черепушек, которая состоялась семьдесят лет назад, в 1944 году, и положила начало моей карьере в Церкви; и Ярмарку Холодной Воды, состоявшуюся сто лет назад, в 1914 году, про которую дядя Дигби вскоре начнет свой рассказ. То, что мистер Уормкейк решил умереть именно в эту ночь, а также выбрал меня в качестве исполнителя, не может быть исключительным совпадением.

Словно по команде голос дяди Дигби заполняет маленькую комнату.

– Дети, успокойтесь. Тише. Пора начинать.

Услышав эти слова, дети затихают, словно на них наложили магическое заклинание. Они смиренно сидят на стульях и наконец начинают осознавать торжественность случая. Рвущееся наружу беспокойство проявляется лишь в брошенных украдкой взглядах и, в случае с коротко стриженным мальчишкой, едва сдерживаемых слезах.

Я помню четко и ясно, как семьдесят лет назад, когда я был юнцом, радостный ужас, вызванный кошмаром, приглашающим меня в дом монстра, наполнял меня до краев. И с удивлением понимаю, что в моих глазах тоже стоят слезы. Еще большее удивление мне приносит твердая и костлявая рука мистера Уормкейка в перчатке, сжавшая мою собственную.

– Я рад, что пришли именно вы, – говорит он. – В этом тоже есть своя закономерность. Порядок мира успокаивает тревоги сердца.

Конечно, я польщен.

Но когда дядя Дигби начинает свой рассказ, трудно вспомнить что-то, кроме крови.