Светлана Люция Бринкер - Кто не спрятался, вылетит – не поймаешь

О растолстевшего, небритого, грязного Станислава Васильевича, бывшего мужа соседки.

– Нина дома? – спросил он, глядя бессмысленно в пустоту над моей головой. И полез на коленях в раскрытую дверь.

Но вползти почему-то не смог. Ткнулся лицом в косяк, заскрёб пальцами по обитой кожзаменителем ручке.

Пьяный, решила я. Хотя известный запашок отсутствовал. Про наркоту и не подумала, ничего ещё о таком и не знала. Первая встреча с этой темой произошла на следующий год, когда нашу отличницу Жанну нашли с пакетом на голове. Токсикомания, один чёрт. А тогда я только удивилась, что водкой от Стани не несёт. Стоило бы убежать от него вверх по лестнице. Но я только отошла на безопасное расстояние, перегнулась через перила и стала наблюдать, как дядька в квартиру зайти не может. Сегодня, наверное, снимать бы стала – и на ютуб.

Сосед и упасть в прихожую пытался, и зацепиться за висящее внутри пальтишко сына – всё зря. Походило это на непонятную игру или дурацкую шутку. Наконец, на шум выглянула музучительница. Жаль, разглядеть не удалось, повеселило её состояние супруга или расстроило. Соседка довольно долго наблюдала сверху из полумрака, пока Станислав Васильевич её не заметил. Разведённый муж как раз пробовал просунуть в квартиру снятый с ноги ботинок. Потом поглядел наверх и вскрикнул.

Горестный вопль, будто стон раздавленной грузовиком собаки, звук, который не ожидаешь услышать от взрослого мужчины, сразу и бесповоротно убедил меня, что происходящее не весело, а ужасно. Страшнее, чем белоглазая бабушка Фаня и однорукий цыган в переходе. Всё-таки я не убежала: боялась двинуться и нашуметь. Ведь у Нины Ивановны был абсолютный слух.

– Сними проклятье, Нина! – взмолился сосед. – Маша умерла в позапрошлом году от разрыва матки. На другие сутки и дочь… Обеих похоронил. Потом с её сестрой сошёлся. Три выкидыша было. Сейчас в реанимации лежит: воспаление лёгких. Беременная. Помрёт!

Музучительница не ответила.

– Дай хоть на детей глянуть, – попросил после очень долгого молчания Станислав Васильевич.

– Ты им больше не отец.

– Алименты выплачу, не переоформил в том году, когда на завод перешёл…

– Нам и не надо, справляемся. Про детей забудь, – счастливым голосом посоветовала соседка. – И сюда больше не ходи, хуже будет.

– Куда уж хуже?

– Бывает-бывает. За всякой бедой худшая прячется, – певуче отозвалась Нина Ивановна. И добавила непонятно: – Сколько пальцев на ногах у тебя? Десять или поменьше уже?

Снизу послышались пугающие гулкие звуки. Как будто муж соседки заплакал. А может, захохотал. Что за бред, причём тут пальцы?

Ночью приснился мне на пианино вместо фотографий и вазы с сухими цветами длинный узкий гроб. В нём – сосед Станислав Васильевич. Одет, как положено мертвецам, в костюм, в хорошую рубашку. Но в одном ботинке. Наверное, второй проник в прихожую и там пропал среди резиновых сапожек и ветхих тапочек. Если влезть на полированный стул-вертушку, стоящий напротив первой октавы, было видно, что на ноге у соседа только два пальца. На месте остальных – гниющая рана, мёртвая плоть. На несвежем дырявом носке копошились жирные мухи.

Неделю я заниматься музыкой отказывалась наотрез. Тогда у мамули случился гипертонический криз. Как всегда, когда я забывала сходить за хлебом, схватывала трояк по географии или теряла ключи. Кризы, особенно гипертонические, следует запретить Женевской конвенцией или заменить более гуманной штукой – ремнём. Сравнивала! Ремень не такой унизительный.

Последовала немедленная капитуляция с моей стороны. Пришлось просить прощения за прогулы. И таскать вниз пирожки с луком и печеньки, первый кулинарный опыт. Твёрдые, помню, получились. Как пуговицы. Выходила я от соседки осторожненько, но никто за дверью не сидел.

То есть…

Больше музучительницу бывший супруг ползком не навещал. Но иногда мелькала неясная стремительная тень, что-то появлялось и пряталось. Или вовсе ничего… Лучше не присматриваться.

Зимой нам пришлось продать «Красный Октябрь». Теперь нужно было проситься разучивать этюды самостоятельно, в неурочное время. Я пользовалась тем, что никто не слушает, и подбирала песни БГ – примитивно, аккордами. «Город золотой» почти получился, до припева. Для такой беспрецедентной глухомани – подвиг! Когда казалось, что «огнегривый лев» становится похож на правду, незаметно подгребал сопливый мерзавчик Федя, музучительский сынок, и трескал кулаком по субконтроктаве. Возвращал в русло суровой реальности!

Вечерами наши мамы пили чай и вели неспешные, скучнейшие беседы. О физике.

О брошеном камне и кругах по воде, о действии и противодействии, третьем законе Ньютона и о теории вероятности. В других квартирах народ, затаив дыхание, наблюдал за финальными корчами СССР или болел душой за рабыню Изауру. И только у нас заходила речь о правилах механики. Впрочем, я не особенно прислушивалась. Вспоминается смутно:

– А не вернётся ли сделанное? – хотела знать мама. И пояснила, бросив озабоченный взгляд на малышей, – Несчастья, за которыми к тебе народ ходит. Вот ударит оно по тебе в ответ, что с детьми станет?

– Маловероятно, – задумчиво отвечала Нина Ивановна, высасывая крошки из дуплистого зуба. – С чего бы? Народ со злом приходит и получает по заслугам. Я только проводник. Или усилитель.

– Ну а если всё-таки…

– Не дёргайся, Нюся!

Моя мама, Агнесса Карловна, в момент обрусела от такого обращения. Мастерица была соседка наша на клички и странные сокращения имён! «Нюся»! Я хихикала себе в раскрытую книжку, которую малышня пыталась отобрать просто так, из вредности. А музучительница объясняла:

– Чтоб по мне ударило, нужно кровью наговор оборвать. Не просто собой пожертвовать, так многие сделать готовы, чтоб побольше выторговать для любимых, чтоб наверняка желание сбылось. Вот только если исхитриться кровью сам смысл у наказания отнять… Тогда да. Опасно. Но уж очень мудрено. Боишься?

– Боюсь, – признавалась моя отважная мать, которая отступала лишь перед одной-единственной угрозой – моими хроническими отитами.

– Не берись, раз так, – с улыбкой советовала соседка, прихлёбывая из трофейной чашечки мейсенского фарфора. Их тогда оставалось две с неотбитой ручкой. – Понадобится – знаешь, как делать. Нам, женщинам, – загадочно предрекала Нина Ивановна, – рано или поздно приходится… замараться. Не за свои обиды, так чтобы детей из грязи вынести. Увидишь.

Странные получались разговоры, непонятные. Ну что такого жуткого в третьем законе Ньютона, например? Как ты что-нибудь тык, так и оно в ответ тык. Справедливость!

Весной мы снова поехали в сад.