Алексей Марьясов - Сны Лилит

– В общем, да, – соглашаюсь я, – лучше, конечно, на русском.

– Вот и придумай.

– «Южный фронт», – ляпаю я.

– Почему?

– Звучно, – пожимаю я плечами, – и есть местный колорит. Можно ещё как-то иначе обыграть слово «южный». Например, у нас есть объездная улица – Южный Обход, тоже неплохо, а?

Лиза задумывается. Я рассматриваю её профиль. Она красивая. Безо всяких этих писательских условностей вроде «она была бы хороша, если бы не слишком близко посаженные глаза». Или «у неё были приятные, хотя и не совсем правильные черты лица». Нет, ничего такого. Просто красивая, и всё.

– Южный обход – круто, – говорит она. – Ты молодец. Может, ещё тексты будешь нам писать?

Вместо ответа я её целую. Когда она в ответ обнимает меня за шею, сжимаю руками её ягодицы и сильно прижимаю к себе.

– Ну, хватит, – Лиза шутливо отталкивает меня. А может, и правда немного опасается моих приставаний. Особенно после того, как узнала про мой возраст. Меня-то её «семнадцать» (или «пятнадцать»?!), наоборот, распалили. И задница у неё крупная не по годам. Я снова пытаюсь за неё ухватиться.

– Хва-а-а-атит, – капризничает она. – Пошли лучше погуляем.

– Слушай, а ты красивая, – говорю я. – Будешь популярна.

Лиза краснеет и берёт меня за руку. У неё на большом пальце правой руки зелёное малахитовое колечко.

Мы двигаемся по аллее, усаженной каштанами. Саранчи теперь почти нет. В городе ей не выжить, тут асфальт и вечно голодные воробьи. В городах могут жить только люди, и то не всем это подходит. Хотя я, например, всегда предпочитаю дома и улицы дикой природе. Мне уютно и хорошо в мире, созданном людьми, а в безлюдных местах – где-нибудь в лесу или на море – скучно. Вот и сейчас я тороплюсь выйти из парка и оказаться где-нибудь на проспекте. Пусть даже нас там могут увидеть. В сущности, что такого, если нас увидят? Решат, что у меня молодая любовница? Но разве это так заметно со стороны?

– Я… – начинает Лиза.

– Знаешь… – вспоминаю я.

Мы заговариваем вместе, сталкиваемся первыми словами и снова молчим. День сегодня чудесный, и небо такое, будто кто-то разорвал в клочья ватное одеяло. Я бы предпочёл вообще не разговаривать, когда стоит такой хороший день. Лучше снова запустить руку ей в трусы и щупать там, а не придумывать темы для разговора. Это когда тебе двадцать лет, легко быть остроумным и интересным; совсем другое дело, когда тебе уже тридцать пять. А скоро и вовсе сорок. Пусть она меня спрашивает о чём-нибудь, пусть интересуется моим внутренним миром, я могу рассказать о чём угодно. Только, ради бога, не заставляйте меня быть таким, каким я был в юности. Я уже не тот, мне трудно притворяться влюблённым.

– Я тебя перебил, – подсказываю Лизе. – Что ты хотела сказать?

– Да ничего особенного.

– Ну всё-таки?

Лиза улыбается вместо ответа. В её улыбке кроется какая-то хитрость. Эта хитрость, конечно, здорово всё портит. Я же вижу, что она хочет произвести на меня впечатление. Она хочет, а я нет – вот в чём разница между нами. Я-то знаю, чего от неё добиваюсь. Чего ей от меня надо?

– Я хочу тебе рассказать одну историю, – говорит она, – если интересно.

Самое интересное в Лизе – это, конечно, её возраст. Но историю я тоже готов выслушать. Может быть, она мне подскажет что-нибудь, как прервать моё затянувшееся литературное молчание?

– Я лунатик, – заявляет она.

– Как?

– Самый настоящий лунатик.

– Ходишь во сне?

– Да!

– Ну ладно.

– Правда.

– И не просыпаешься?

– Нет.

– А как ты узнала, что ты ходишь?

– Два дня назад был один очень странный случай.

– Какой?

Лиза облизывает губы. Нам жарко. Прежде я любил лето и не любил зиму, а теперь, кажется, лето мне тоже становится не по нраву. Я многое разлюбил за последние годы. Подозреваю, что изменчивая любовь и нелюбовь к разным временам года – всего лишь свидетельство каких-то разрушительных перемен внутри меня. И бесплодие, наверное, тоже где-то в этой череде неочевидных закономерностей.

– Только никому не говори.

– Что ты!

С каждым годом лето – будто всё жарче. И вокруг только и разговоров об этом. Большинство находит, что да, климат меняется, я и сам не припомню, когда так потел и страдал. Мне тоже с возрастом начинает казаться, что я ещё не заставал ни такого жаркого лета, ни такой холодной зимы, ни такой одинокой осени.

– Я лунатик, – снова говорит Лиза. У неё легкий пушок на верхней губе. Наверное, с годами он потемнеет. Во что она вообще превратится, когда доживёт до моих лет? Будут ли у неё дети?

Мы доходим до конца аллеи, разворачиваемся и идём в обратную сторону. Кажется, я нашёл в ней недостаток. Теперь всё время буду думать про этот пушок, когда станем целоваться. И в трусах у неё жесткие юные волосы. Но это даже хорошо. Вот у моей жены там нет никаких волос, и я не особо от этого в восторге. Меня возбуждает в женщинах животное начало. До известного предела, конечно. Правда, этот предел я устанавливаю себе сам.

– Мне приснился сон, будто я очень хочу в туалет и никак не могу найти место. Ни присесть, ни юбку задрать.

– Какой интересный сон, – говорю я.

– Погоди, дело не в этом. Сон внезапно меняется. И я оказываюсь в ванне с какой-то девушкой.

– Какой интересный сон, – повторяю я.

– Она ложится на дно ванны, а я сажусь над ней и начинаю ссать прямо на неё. Так приятно ещё стало во сне. Я чуть не кончила. А потом получается так, что это ванная в нашей с мамой квартире. И я просто выхожу, иду к себе в комнату и ложусь спать.

– А девушка?

– Ну, она куда-то делась. Наверное. Не знаю. Не в этом же дело.

– В чём дело?

– В лунатизме. В общем, я проснулась рано. В пять утра, может. Солнце уже светило, как сумасшедшее. И я встала. Пошла в коридор, а там шкаф – дверцы настежь, половина вещей на полу. И посреди них моя сумка. Открытая. Полная моей мочи.

– Ого, – говорю я.

– Ого-го! И по полу тоже растеклось. Сумка вся раскисла. Это я сделала. Встала во сне, дошла до шкафа, вытащила оттуда сумку и нассала в неё. А потом опять легла.

– Напиши песню об этом, – я пытаюсь иронизировать. На самом деле я возбудился. Я тут же представил, как всё это происходит – всё, что было в её сне.

– Прикалываешься? При чём тут песня? Это же страшно. А вдруг я так с ума схожу? Если я вот так ночью встану и убью кого-нибудь?

– Кажется, был такой фильм…

– Я теперь всё время об этом думаю.

– Я теперь тоже.

– Нашёл о чём думать.

– А зачем ты мне такое рассказала?

– Потому что я боюсь.

А я думаю, чтобы произвести на меня впечатление. Но вслух этого, конечно же, не говорю. Пусть не знает, что я её раскусил. Я же в два раза старше, в десять раз опытнее, мне это не трудно. Мне и промолчать лишний раз не сложно. Мне бы, наоборот, собраться со словами, найти их.