Алексей Марьясов - Сны Лилит

Впрочем, есть ли она у меня – собственная манера? Что, если я ошибаюсь относительно своего писательского призвания? Да, существует какая-то сила, заставляющая меня писать. Но сила эта слепа, она толкает в спину, совершенно не заботясь о том, есть ли место для шага вперёд и в состоянии ли я вообще идти. Это мучение, и только. Может быть, отказаться от творчества вовсе? Больше не писать ничего и никогда, уничтожить все черновики и заметки, гнать прочь посещающие идеи. Постепенно все забудут о том, что я когда-то занимался литературой, издатель махнёт на меня рукой, я перестану чувствовать себя обязанным что-то творить. Но не будет ли это предательством по отношению к самому себе? Что, если я на всю жизнь останусь несчастным?

После сильного ветра асфальт усыпан семенами берёз, которым никогда не суждено взойти. Я иду прямо по ним, всё дальше и дальше. Перекрёсток пересекает девушка в чёрном трико на велосипеде. Ещё одна девица размашисто шагает впереди меня, она говорит по громкой связи, держа телефон горизонтально, как бутерброд. Маленькая собачка дрожит на руках толстой тётки. Я люблю женщин, люблю смотреть на них и думать об их поступках, запоминать особенности женских лиц, гладить взглядом округлости женских плеч и бёдер. Я так люблю женщин… Иногда мне кажется, что только в них – спасение моей души. Вот почему я почти всё готов простить жене, смириться с её непониманием, принять как должное пустоту её сердца. Я ведь сам плыл по течению, позволяя ей слишком многое. Что же теперь горько жаловаться, что она отнимает мою творческую силу, как чёрная кошка, похищающая дыхание хозяина во время сна?

Ноги чувствуют усталость. Но я могу ещё долго вот так шагать. Жаль только, ничего не приходит на ум. Ничего не сочиняется, как было прежде. Неужели всё, что мне осталось, – это смотреть по сторонам? Я и сам не заметил, как настоящая, вдохновлявшая меня жизнь превратилась в сон, из которого ничего нельзя унести с собой.

Вот и ещё один поворот. Жёлтые огни светофора мигают в сумраке. Дома расступаются, открывая дорогу в старую промзону.

Я прохожу ещё метров сто или около того. Дорога продолжается вдоль разрушающегося кирпичного забора. За ним недействующее железнодорожное депо. Раньше здесь начинался долгий путь, а теперь тут просто старые рельсы в густой траве. В заброшенном здании на окне остался сухой цветок. Покинутый, он умер вместе с домом.

– Дар! У меня же есть дар! – говорю себе я, – В чём теперь дело?

Я запрокидываю голову и долго смотрю вверх. Где-то на западе небо мутится далёким дождём. Глухо гремит гром, гроза идёт мимо. И только несколько капель влаги неожиданно падают на моё лицо, будто само небо хочет дать мне какой-то ободряющий знак.

6

Я не могу выговорить это слово. Ни вслух, ни про себя. И как у него получается, у этого розовощёкого молодца с рыжиной в бороде? Он сидит в белом халате напротив нас с Люсей и держит в руках мою спермограмму.

– Олиготератозооспермия, – говорит врач. – К сожалению, результаты пробы у вас не очень хорошие.

– Что это значит? – спрашивает жена?

– Смотрите: концентрация сперматозоидов в семенной жидкости должна быть не менее 15 миллионов на 1 миллилитр. А у вас всего 4 миллиона. Но даже не это самое главное. Из этих 4 миллионов процент жизнеспособных очень низкий – одна десятая часть. В норме их должно быть больше половины. Вы воздерживались от половых контактов перед исследованием?

– Да, – хрипло говорю я, – пять дней. Как мне сказали.

– Хорошо, – врач трёт подбородок с рыжей порослью. – Можно, конечно, сделать спермограмму повторно.

Я представляю себя в этой комнате для мастурбаций с холодным коричневым диваном и качаю головой.

– Результат ведь не будет кардинально иным?

– Скорее всего, нет.

– Значит, от этой спермы нельзя забеременеть? – спрашивает жена?

– С такой низкой концентрацией практически невозможно. Кроме того, учитывая ваши собственные проблемы со здоровьем, – деликатно говорит врач, – шансы ещё ниже.

Люся опускает голову. Красные пятна проступают на шее. Совсем как тогда, когда мы поссорились из-за выброшенных игрушек. Она бросает в мою сторону взгляд, полный горя и злобы. Ещё бы, ведь два дня назад я говорил ей, что это она бесплодна, что это её наказание и крест. А теперь выходит, что ответственность лежит на нас обоих. И наши болезни складываются, как разрушительные скорости автомобилей в лобовом столкновении.

– Как часто вы занимаетесь сексом? – спрашивает андролог.

– Ну, – я пожимаю плечами, – довольно часто.

– Насколько?

– Каждый день… почти.

– Частоту половых актов надо сократить. Хотя бы до двух-трёх раз в неделю.

– Я ему говорила, – вставляет жена.

– Это поможет немного увеличить концентрацию сперматозоидов, – ласково говорит врач.

Я пожимаю плечами, словно соглашаясь и отрицая одновременно. Наверное, он прав, нам действительно надо пореже трахаться. Может быть, это заодно увеличит мою творческую силу? Воздержание считается полезным для искусства.

– Мне нужно вас осмотреть, – андролог кивает в угол кабинета, закрытый белой ширмой, – проходите туда.

Я поднимаюсь и послушно иду к загородке. Жена тоже было делает попытку встать, но врач останавливает её. Он надевает голубую латексную перчатку на правую руку. Пока мы сидели напротив друг друга, я успел заметить, что и глаза у него тоже голубого цвета. Рыжее и голубое. Пожалуй, надо запомнить это сочетание.

– Встаньте у кушетки, спустите штаны до колен, – говорит врач.

Я подчиняюсь и снимаю штаны, стараясь не смотреть вниз. Я и так чувствую, как съёжился член, как сжались в тесном кожаном мешочке мои яички.

Прохладный латекс прикасается к гениталиям. Тонкие пальцы ощупывают мошонку. Потом слегка сжимают её.

– Не больно здесь?

– Нет… ничего такого.

– Хорошо, одевайтесь.

Звонко щёлкает перчатка. Андролог уходит мыть руки. Я смотрю на свои жалкие органы. Трогаю мошонку в том месте, где её касался врач. Нет. Не больно.

Я снова сажусь за стол. Медсестра пишет в новой карточке историю моей болезни. Лёгкий сквозняк раскачивает белые занавески на окне. Андролог сидит к нему спиной и опять трёт подбородок. Это навязчивое движение у него такое?

– Всё понятно, – говорит он, – у вас махровое варикоцеле.

– Что? – переспрашиваю я, мельком взглянув на жену. Она кусает губы. Красные пятна на шее стали белыми.

– Заболевание сосудов мошонки, – поясняет андролог, – скорее всего, врождённое. Вам никто не говорил об этом раньше?

– Н-нет.

– Это лечится? – спрашивает жена?

– Да.

– Как?

– Хирургическим путём, к сожалению.

Андролог берет пустой рецептурный бланк и начинает рисовать. Сложная сеть кровеносных сосудов возникает прямо на глазах. Я смотрю, как движутся его ловкие пальцы, и чувствую, что обязательно должен задать один вопрос.