Анастасия Агеенкова - Аквариум

– Шесть месяцев, – говорит тот, когда Зик переступает порог его каюты-кабинета, и кивает на кресло, разрешая сесть.

– Что?

На стенах картины: рассветы и закаты над городами и лесами. Стол захламлён сотней папок, где названия намеренно зачёркнуты. Зик старается не смотреть на лицо капитана – начало разговора уже ему не понравилось.

– Шесть месяцев срок пребывания тут. Конец смены. – Капитан добро смеётся. – Можешь сказать – ура! Мы скоро вернёмся домой!

– Я помню.

Зик знал это, и мысль о возвращении пугала его. В голову сразу ползи ненужные образы: ярко палящие лучи солнца, шелест травы, зуд насекомых, шёпот людей и шум сотен машины. Он старался не думать об этом, не позволял себе отсчитывать дни, выкидывал подобные мысли. А капитан продолжает:

– Хочешь домой?

Нечаянно они встречаются взглядами, и образ добродушного человека, что просто хочет поговорить про возвращение, моментально испаряется. Он смотрит въедливо, явно желая услышать только ответы на интересующие его вопросы, а все его шуточки лишь для прикрытия. Он едва ли не вдвое старше Зика – ему точно за сорок, выглядит уставшим, заезженным военной жизнью солдатом, не таким, как все остальные, кто считал пребывание тут временным заработком, а не важным заданием. На его фоне Зик ощущает себя нелепым, нескладным, местами слабым подростком. Ему не нравится говорить с людьми, особенно с теми, кто не спрашивает, а допрашивает.

– Меня ждёт сестра.

– А сам-то хочешь?

– Конечно. – Врать Зик не научился и не учился даже. Хуже от того, что разговор похож на допрос, а капитан – на опытного дознавателя. Тот улыбается в ответ, и в этой улыбке чётко читается – Правда, разве?, но Зик предпочитает молчать. Капитан всё знает.

– А вот меня ждут.

Пустой разговор начинает раздражать. Зик не видит смысла говорить о том, что точно будет, и слушать о личной жизни чужого человека. В иллюминаторе проплывает одна из здешних тварей, что океан взрастил на своём дне, чтобы вселять ужас в чужаков.

– Вы можете сказать – ура! Я скоро вернусь домой. – Сарказм не приносит должного эффекта. Капитан наклоняет голову вбок, вглядываясь в его лицо.

– А ты уверен?

– Что?

Следит за реакцией – понимает Зик, но следить не за чем. Удивление – не то, что могут вызвать слова человека, чьего имени он не знает.

– Ты уверен, что мы вернёмся домой?

Намёк понят, но суть и проблема остаются расплывчатыми, неясными. Капитан молчит, и Зик неторопливо произносит:

– Конец смены закачивается. По закону компании нам необходимо провести столько же дней на поверхности, сколько мы пробыли тут. Или вы хотите сказать, что не хотите возвращаться?

– Нет, вот я как раз очень хочу вернуться.

Это не диалог, а переброс фактами, глупыми вопросами и такими же глупыми ответами.

– А есть проблема?

– Не додумался? – мягко спрашивает капитан и улыбается, как маленькому ребёнку, что задаёт глупые вопросы. Выражается это снисходительностью, вложенной в добрый голос. – Хорошо, тогда я просто начну издалека.

Зик не желает слушать чужие мысли, но кивает: хочет уйти отсюда побыстрей и забыть, что тут ему осталось совсем недолго; не думать о том, что скоро их троих выкинут из их мира – места, которое только стало им домом.

– Никто на станции не пользовался внешней связью больше четырёх месяцев. Но этому можно найти оправдания. Но и не было входящих контактов. Странно, да? Могла ли твоя семья забыть про тебя? – Капитан не спрашивает – давит. Грубо и глупо.

Термин «семья», чей смысл для Зика утратил своё значение, и упоминание о них едва ли задевают его за живое – они где-то там, на поверхности, что частично стёрлась под властью океана. Они остались далеко, в расплывчатых воспоминаниях потрепанными временем образами.

– Ладно, забудем про них. Могла ли компания забыть про нас? Такой дорогостоящий проект, такие надежды.

Зик категорично качает головой:

– Мы отправляем отчёт каждые два дня. Большего им не нужно. За почти шесть месяцев не было ни одной технической поломки, не выявлено ни единой неполадки. Этот результат их, несомненно, устраивает.

В отчёте не больше десяти предложений: правда про техническое состояние станции, ложь – про отличные отношения на борту. Все отчёты одинаковые – так всем проще. Так получилось случайно и синхронно.

– А в ответ получаем «Принято», и это лишь автоматический ответ, – добавляет капитан. – И ещё. Если срок нашей службы шесть месяцев, мы возвращаемся через четырнадцать дней. Мы – те, кто спустился сюда почти шесть месяцев назад. – Зик начинает понимать, куда он клонит, но не перебивает. – Но есть те, кто спустился сюда раньше нас. Разве они не должны были вернуться на поверхность?

Конечно должны были! – говорит сам себе Зик и смотрит в стол, пытаясь не показать эмоций, но капитану, видимо, плевать на его не-реакцию. Он спокойно продолжает излагать свою версию:

– Остальные станции вообще молчат. Я пытался связаться с ними весь месяц, а любая связь с поверхностью обрывается. Неделю назад я написал в отчёте, что один из экипажа разрезал себе живот и ему нужна экстренная помощь. И ответ был «принято».

В тишине становится слышно, как шипит газ в трубах. Капитан молчит, дожидаясь пылкой реакции на свою теорию, а Зик молчит, не почувствовав ничего, что должен был ощутить человек на его месте: ни страха, ни печали. Первое, что приходит в голову, – они смогут остаться тут подольше. Мысль о том, что их оставят в покое, поселяет внутри глухую радость. Она дарит тонкую нить надежды: может быть, про них действительно забыли навсегда. Он понимает, что мечтать о таком ненормально. Но нормальность имеет слишком много граней, искорёженных новыми обстоятельствами. А ещё он знает, что Баду и Белле тоже понравится такая ситуация. Немного успокаивает, совсем чуть-чуть, но лучше, чем ничего.

– Там что-то случилось. Что-то, из-за чего мы ушли на дальний план. Что-то плохое, если не катастрофичное. – Капитан выдыхает. – И нам нужно узнать, что именно.

Нет, нам не нужно знать, что случилось – говорит про себя Зик и смотрит в глаза капитану. Тот даже не моргает.

– Мы возьмём одну из двух прогулочных лодок и направимся на поверхность. Разумеется, вынырнем мы далеко от берегов, но за неделю, в хорошем случае, мы, дрейфуя, доберёмся до берега. Я посчитал. – Для достоверности он расстилает на столе карту, но Зик лишь мельком оглядывает линии и точки, проставленные красным цветом. Сбоку столбцы расчётов. – Отправлять всех нет смысла. Нужны только двое. Всем остальным я сообщил, они согласны, ты последний, но твой голос уже не имеет значения.

Ощущение, что он физически ставит точку в конце предложения или тяжёлый крест, похоронив под ним пререкания и протесты.