Александр Берник - Степь 2. Расцвет. Часть вторая

Морша, видимо задницей почуяв неладное, за Шушпаном не побежал, тем не менее народ и его потребовал отправить на перевоспитание. И так как пацан тоже в семье хаживал в средних сынах и также надоел отцу как горькая редька, то невелика потеря. Вот и отправили его за компанию с Шушпаном.

Третьим в касаки отправился белобрысый Кулик. Молодой совсем, кому по годам вроде, как и рановато ещё было. Добрый малый. Он ни с Моршей, ни с Шушпаном никоим образом не знался. По статусу вдовий сын, но, как и те двое, тоже значился средним сыном. Рос при доме и при большом хозяйстве со своими братьями и сёстрами.

Их отец пропал где-то в походах. Ушёл касачить и уж пять лет от него ни слуху, ни духу. А как прошлой осенью вестник из орды весть принёс о его погибели где-то в дальних краях, по рассказам неведомых Кулику, так пацан и засобирался отправиться по следам отца.

Мать поначалу ревела, билась в истерике, мол никуда не отпущу. Братья-сёстры отговаривали, мол зелен ещё, подрасти чуток, но он упёрся на своём. Семья смирилась, стали собирать в дальнюю дорогу, а тут и эту парочку попёрли в том же направлении. Только он с ними не пошёл, зная их гнилостную натуру.

Кулик не обучался воинскому делу. Учителей не имел. Что отец в детстве показал, то и помнил, как помнилось. Конём, правда, правил умело со сноровкой бывалого. С жеребёнка под себя коня растил и, по сути, он являлся для него единственным другом, а вот из людей друзей совсем не водилось.

Много чего умел по хозяйству, руки выросли на месте и головой не обижен, смекалист. С топором управлялся так, будто родился с ним и всю жизнь прожил, не выпуская из рук. Плечист, силён, правда дракам не обученный, да и при крепости тела в целом ростом не удался, оттого казался ещё младше своего возраста.

Четвёртым из селения отправился в касакскую орду некий Кайсай, что для селян вообще рос тёмной лошадкой. Поехал он даже не из самого поселения как остальные трое, а с заимки из-за реки, где жил с дедом-бобылём. Под большаком поселения эта странная парочка не хаживали, да и сам большак толи что-то знал про того деда, толи просто побаивался, но к нему на заимку никогда без надобности не совался.

А дед тот считался не из простых. С одного вида узнавался в нём старый опытный воин. Лицо в страшных шрамах явно ни от кухонного ножа. В тех же шрамах руки, что просматривались из рукавов одежды. Наверняка и тело всё ими исписано, только голым старика никто не видел.

Ходил странно, крадучись, будто стелясь по земле лёгкой поступью и совершенно бесшумно хоть по лесу с буреломом, хоть по степной траве по пояс. Бороды с усами даже под старость лет не носил, от чего всех видевших его, лысая изуродованная морда корёжила. А белый седой волос заплетал в толстенную косу, коей любая девка позавидует, да и пацанёнка к тому приучил. Того тоже без косы ни разу не видели.

А Кайсай, пацан его, вовсе и не его, как говаривали бабы. С первого взгляда можно было не задумываясь сказать, потому что мальчик рыжий, с вьющимся волосом, с узким лицом и сам весь худой, но в плечах широк. На деда не коим боком не похож.

Бабы разное про них судачили. Кто-то баял, мол жена гулящая от чужого понесла, так он её за то пришиб лютой смертью, а дитё пожалел и взялся воспитывать. Другие поговаривали, будто он вообще чужой. Мол, подобрал старый вояка мальца в дальних землях, но рука на дитя не поднялась прибить, чтоб ни мучился. Взял для торга, а по пути привязался к рыжему, да и оставил при себе коротать недолгую старость.

Третьи, выпятив глаза доказывали, что не человек тот дед, а колдун чёрный, и рыжик его тоже нечистая нелюдь. А живут они тут, прячась от светлых богов до поры до времени только им ведомым. И что дед этот молодому-то силу свою перекачивает, вот как пить дать для непотребного злодейства.

В общем, говорили много и разного, но толком так никто и не знал, что это за странная парочка обустроилась на заимке. Выстроили себе за рекой крепкую избу. Огородились высоким частоколом, способным выдержать штурм целой орды и сидели там как нелюдимые сычи.

Те, кто близко подходил к той заимке из любопытства или мимо шёл, непременно слышал со двора шум мечей и кряхтение ратного боя. У народа складывалось такое впечатление, что они там только и делают что дерутся между собой денно-нощно и никак друг дружку не зарежут до смерти.

Дед иногда перебирался через неглубокую речку и показывался в поселение. Торговался с мужиками, кое-что закупал на зиму. Притом всегда расплачивался иноземным золотом, поэтому все его с уважением приветствовали, заискивали и обхаживали, каждый норовя продать своё. А вот его пацана в селении почти не видели.

Девки поначалу бегали на берег просто смотреть, и то издали. Речка протекала небольшая, так себе, одно название. Пытались даже завести беседу с ним, когда рыжий подходил близко к воде черпая вёдра. В первое время Кайсай никогда с ними не разговаривал. Вообще звуков никаких не издавал и никак на гостей не реагировал. Девки оттого порешили, недолго совещаясь по этому поводу, что пацан к тому ж ещё и немой от рождения, о чём добросовестно донесли до всего поселения.

Но в один прекрасный день пацан, видимо не выдержав их издевательства неожиданно заговорил и притом так хамовато, нагло и заносчиво, даже местами до обидного непотребно, что девки его попытку наладить с ними диалог восприняли по-своему, и уже к вечеру того дня во всём поселении чихвостили этого чужеродного гада на чём свет стоит.

Со временем привыкли к его дурацким шуточкам и похабной сальности неотёсанного мужлана и стали огрызаться всем девичьим сборищем. Благо зубоскалов разделяла река, словно горная пропасть и никто не торопился её пересечь, чтобы наказать обидчика физическими аргументами.

Постепенно эти посиделки вошли в норму. Девки от скуки часто приходили к своему берегу и голосили, вызывая рыжего на языкастое состязанье, и он выходил. Всегда. Правда, только при одном условии: если девки приходили одни, без пацанов. При пацанах он никогда к ним не показывался.

Эх, знали бы тогда девоньки, что его дед к ним выгонял чуть ли не струганой палкой и всякий раз приговаривал: «Иди, чеши язык, непутёвое ты создание. Язык – это тоже оружие и иногда по острее меча будет. Глядишь, помянешь меня после, добрым словом». Кайсай психовал, ругался с дедом, но подчинялся. Надоели ему эти бестолковые дуры хуже горькой редьки в плесени…

На следующий день, после того как выпроводили дебоширов в касаки, Кайсай впервые средь бела дня появился в поселении. Да как! Верхом на боевом коне, увешанном золотыми бляшками, с изысканным седлом нездешней работы, с притороченной к нему короткой пикой и арканом конского волоса.